Вопрос канул в пустоту, не найдя ответа.
Приняв молчание за согласие, Антон Павлович приблизился к Эльвире и сел на стул возле кровати. В белом халате, накинутом на плечи, он выглядел как доктор. Или, скорее, как артист, исполняющий роль доктора. Но сейчас Элку не трогала его явная мужская красота, так поразившая его совсем недавно, на излёте прошлой жизни. Да, именно так она стала относиться к тому, что происходило до трагедии с Женькой. Маленькой, славной, жизнелюбивой Женькой, не заслужившей даже сотой части выпавших на её долю страданий!
– Где ты собираешься жить? – спросил Савельев, надеясь, что разговор на деловые темы хотя бы немного отвлечёт Элку от чёрных мыслей.
– Жить? Разве после этого можно жить? – скорбным эхом отозвалась Эльвира, всё же обернувшись в сторону Вечно Второго.
– Нужно. Теперь только ты сможешь заново заразить дочку любовью к жизни. – Антон и сам не понимал, откуда берутся эти слова, но слова были интуитивно точными, правильными, настоящими. Глаза Элки на мгновение вспыхнули.
– Она ведь очнётся, правда? – Карелина смотрела на Савельева, словно он был пророком, которому известны все тайны прошлого и будущего. И он тихонько взял её за руку. Эльвира никак не отреагировала на это трепетное прикосновение, но Антон был счастлив уже оттого, что она его не оттолкнула.
– Обязательно! И ты не смеешь в этом сомневаться! – Голос мужчины слегка возвысился. «Это просто волнение», – уговаривал себя Антон, пытаясь справиться со слезами, неожиданно подступившими к его глазам. Он испытал настоящий шок, когда понял, что эти слёзы сейчас вырвутся на свободу и потекут по лицу прямо на глазах у женщины, которую он старался как раз от слёз оградить.
Вдруг Эльвира встрепенулась, словно проснувшись от тяжёлого сна, встревоженно взглянула на Савельева и, подняв руку, удивительно нежным прикосновением стёрла всё-таки смочившую щёку слезу.
– Странно, я всегда думала, что настоящие мужчины никогда не должны плакать. А теперь мне кажется, что настоящий мужчина – тот, кто может позволить себе не скрывать слёз, – мягко сказала Эльвира, попытавшись улыбнуться хотя бы краешком губ, хотя они предательски дрожали.
– Я пришёл сказать тебе, что завтра у тебя будет квартира, – вспомнил вдруг Савельев. Этой фразой он хотел защититься от собственной беспомощности перед предложенными судьбой обстоятельствами.
– И только? – Карелина испытующе смотрела на него, но он неимоверным усилием воли всё-таки остановил слёзы и отрицательно помотал головой:
– Об остальном я даже не решаюсь заикнуться. Боюсь показаться неуместным.
– Мне не нужна квартира. Я надеюсь, меня пока не выгонят отсюда, а потом я найду куда податься. – Минутная слабость была позабыта. Эльвира опять казалась холодной и отстранённой, она даже высвободила руку и отсела подальше.
– А смысл? Ребёнку нужны нормальные условия для жизни, – настаивал Савельев.
– Наверно, я слишком поздно спохватилась создавать эти условия. – Элка усмехнулась настолько болезненно, что Антону впервые в жизни захотелось съесть таблетку валидола: ощутимо кольнуло сердце. Савельев невольно поморщился и потёр грудину.
– У тебя больное сердце? – встрепенулась Эльвира.
– В том-то и дело, что здоровое, – слегка напряжённо откликнулся Антон. Ему нельзя даже вспоминать о сердце: он просто обязан быть здоров!
– Может, попросишь у врачей таблетку? – предложила Карелина, но Савельев только отмахнулся.
И в этот самый миг с кровати послышался слабый, как дуновение ветра, голосок, произнёсший одно-единственное слово:
– Мама!
…Савельев не любил мелодрамы и никогда их не смотрел. Он не верил в высокие переживания обычных людей и считал всё происходящее на экране пустым лицедейством. И вот на его глазах в больничной палате развернулась по-настоящему драматическая сцена: глаза Эльвиры вспыхнули, лицо мигом порозовело, и женщина склонилась над очнувшейся девочкой, чтобы та не подумала, что её опять покинули в трудную минуту.
– Я здесь, моё солнышко! Я больше никому не позволю тебя обижать! – Голос Элки сорвался, по лицу хлынули слёзы, она невольно прикрыла лежащего ребёнка собственным телом, словно большая птица.
– Хотел бы я пообещать тебе то же самое, – скрипнув зубами, чуть слышно произнёс Савельев. Но Эльвира уже не вспоминала о его присутствии в палате…
19
– Я думаю, её надо потихоньку уволить. Подобные скандалы с сотрудниками не делают чести нашей газете, – разглагольствовал Олег Ефимович, сидя в начальственном кожаном кресле и испытующе глядя на приглашённого «на ковёр» Чарского.
Того, признаться, искренне удивила настойчивость шефа в этом вопросе. Во-первых, никакого скандала вроде не намечалось (хотя город и гудел, как растревоженный муравейник). Во-вторых, Карелина вполне успешно справлялась со своими служебными обязанностями, пусть не создавая шедевры, достойные Пулитцеровской премии. В-третьих, нормальные начальники должны защищать своих подчинённых, а не топить их собственноручно.
Естественно, высказать всё это главному редактору в лицо Дмитрий Сергеевич не решился. Вслух он только робко возразил:
– Люди поговорят и забудут, а мы потеряем хорошего, исполнительного работника.
– Вам как непосредственному начальнику отдела, где трудится Карелина, конечно, виднее. Но что-то вы слишком уж рьяно её защищаете. Кстати, не подскажете, где вы провели ночь перед отъездом Эльвиры Михайловны в эту пресловутую командировку? – Олег Ефимович вперил пристальный взор в переносицу Чарского. Дмитрий Сергеевич вспотел и заёрзал на стуле.
– Вот то-то же. Если эта всеобщая любовница так дорога вам, открывайте свою собственную газету – и скатертью дорога, я вас не держу! Будете набирать сотрудников согласно вашим либеральным принципам. А я считаю, что настоящая газета должна делаться чистыми руками. Как Карелина будет учить читателей нравственности, если у неё самой рыльце в пуху?! – Выступление главного редактора становилось слишком уж пафосным, напоминая Чарскому насквозь пропахший нафталином, но всё же бессмертный «совок».
– У неё ребёнок, и ей надо его кормить, – пристыженно промямлил Дмитрий Сергеевич.
– Ей следовало позаботиться об этом раньше. До того как она испортила этому ребёнку всю жизнь, – жёлчно парировал Данько.
– А как же Трудовой кодекс? – Чарский ухватился за последнюю возможность защитить несчастную Карелину. Его личная обида на неё давно забылась: всё-таки он не был совсем уж законченной скотиной!
– Защищая её, вы, дорогой мой, топите себя. С кодексом предоставьте разбираться мне. А вы лучше подумайте, как объясните тот факт, что спите с моей женой.
