информационный голод. А уж коммунистически-христианская мораль сделала сексуальный голод обыденностью.
Оборачиваясь на годы войны, мы стыдливо умалчиваем, как большие и маленькие начальнички в эвакуации без стыда и совести принуждали к сожительству молоденьких мам, оставшихся без мужей, без средств к существованию. И у этих женщин не было выбора. Другого способа обеспечить и спасти ребенка не существовало. Война и голод. Видимо, миром правит все, что угодно, только не справедливость.
25
Не могу вспомнить, где я слышала этот диалог.
– Я все думаю, что будет потом?
– Мир.
– Какой?
– Не знаю.
– Добрый или опять злой, завистливый, тщеславный? А главное, для кого добр, комфортен, перспективен? Для тех, кто в блиндаже?
– Нет. Для тех, кто в штабе.
– Твоя мама в эвакуации голодает?
– Я не знаю, где она.
– Интересно, сколько лет после войны будет голодно?
– Почему ты так решил? Ты считаешь это закономерностью?
– Конечно. На Украине, на Кубани ничего нет: ни скота, ни машин.
– Ни мужчин, ни детей.
– И все равно будет счастье.
– И мы будем плакать.
– Почему?
– Потому что у нас что-то не так – мы плачем от счастья.
– А может, мы будем плакать по мертвым?
– Может. Но к счастью, смерть не означает забвение.
– А может, мы будем плакать о собственной жизни?
– Может.
– Каждому из нас, оставшемуся в живых, будет жаль этих ужасно прожитых лет.
– Но ведь большинство людей жизнь не любят.
– Как это?
– Вот так. Посмотри внимательно сколько homo sapience бездарно ее проживает. Ни к чему не стремятся, ничего не хотят, ничем не дорожат.
– Но мне кажется, что выжившие будут жить иначе: любя и ценя жизнь.
– Дай бог.
– Почему?
– Во-первых, потому что мы не знаем последствий войны, а во-вторых, потому что наши мечты о мире иллюзорны.
– Как это?
– Задумываясь, что будет потом, мы представляли удовольствия, покой и общественное благо.
– А какую жизнь ты ожидаешь после победы?
– Для начала, надеюсь, что мы, победители, уж, точно не будем делать того, что побежденные.
26
Прошло два года. Ну что сказать: я опять хочу в Париж. Стали забываться подробности поездки, но остались впечатления. Они, к счастью, пока не тускнеют. Я с удовольствием звоню Саре и Мадлен, а они рассказывают долго и в подробностях по телефону все о себе, о жизни, о семье. Это так приятно и здорово.
Но за последние два месяца что-то не было звонков. Молчу и я. Мне тяжело, мне больно, мне одиноко: мой папа умер.
В жизни человека только два главных события – это рождение и смерть. И ни на одно из них он не влияет. Просто от него ничего не зависит.
Понимаю, что нужно позвонить Зауру и девочкам, но нет сил говорить спокойно. А плакать по телефону не хочу. Немного успокоюсь, смирюсь – потом.
Я все думаю, думаю, вспоминаю наши разговоры, наши разногласия и обиды. Пусто. Так пусто. Я сижу в кресле, глажу по голове собаку, а она молчит, как будто все понимает. И всем своим видом успокаивает меня. Неужели собаки умеют жалеть? Говорят, что жалость ограничивает глубину и широту чувств. Наверно, правильно говорят. Но сегодня мне так нужна жалость. Пусть ограничивает. Еще говорят, что Бог любит потерпевших поражение. Я не знаю, в чем выражается эта любовь, но если она моей измученной душе поможет, то буду очень благодарна.
Мне кажется, у животных развита интуиция и предчувствие, потому что они не отягощены чрезмерной информацией, заглушающей внутренние возможности живого организма. Пес, жалея меня, уснул на коленях. Как спокойно он спит. Это сон живого. Я вспоминаю, когда папа спал на спине, то видела его умершим. Почему на спящих пожилых людей не получается смотреть с удовольствием? Интересно, все души живых и мертвых связаны одной нитью? И отсюда понимание молчанием? Мой пес тоже чувствует эту нить?
Интересно, какая разница в бессмертии и безжизнии? Наверно, это просто игра слов? Смерть, и есть смерть, как ее ни назови. Хотя, похоже, бессмертие души многих привлекает и успокаивает.
Опять пес проснулся, и в его молчаливом взгляде я вижу так много понимания. Во всяком случае, намного больше, чем в нарисованных глазах.
Если душа после смерти, в самом деле, жива, интересно, какую музыку она слышит на том свете? Приятна ли она душе моего папы?
А куда ушли его знания? Ведь он родился и прожил жизнь на европейском континенте, где температурная среда наиболее способствует развитию мозга. Развитию прогресса. Только к чему он приводит – этот прогресс? К истреблению этого же человека?
Я продолжаю сидеть в кресле, глажу собаку по спине, и как будто немного успокаиваюсь.
Нужно собраться с силами и мыслями и позвонить. Что говорить Зауру? У меня нет сил слушать слова сочувствия.
Вдруг раздается телефонный звонок. Теперь можно поверить в телепатию. Это Заур.
– Добрый вечер, попросите Леонида Семеновича.
– Папа умер.
Молчание.
– Заур, я позвоню через несколько дней, я постараюсь говорить спокойно.
2009 год.
