полы только помыли. В воздухе кружилась пыль.
На улице тихо. Ни души, хотя обычно лавочки у подъезда занимали старушки. Октябрина не помнила, как их зовут, но за восемнадцать лет они, кажется, не изменили привычке – каждый день обсуждали покупки в магазине, общих знакомых и людей, которых никогда вживую не знали, но все равно находили слова для каждого.
Октябрина тащила чемодан по покрытой крошками снятой щебенки дороге, объезжала дырки, и чемодан все еще подпрыгивал, словно дрожал. Старушек уже нет. Может несколько лет или месяцев. Их нет, а голоса их слышатся в постукивании колесиков.
Родители были против поступления в другой, такой далекий город. Присказка «где родился, там и пригодился» действовала внутри их областного городка – в нем жили бабушка и два дедушки, из него родители отправлялись на общественно-полезные работы за свёклой и клубникой, в больнице этого городка на шестьдесят тысяч жителей впервые закричала в родильном доме двадцать шестого октября Октябрина. Рождалась Октябрина нехотя, будто уже в утробе матери наслушалась разговоров взрослых и поняла, что в холодном мире, где весной отключают горячую воду на профилактику, а зимой температура падает ниже тридцати, ей делать нечего. Родители не решились менять свое решение и назвали Октябрину в честь октябрьской революции. Папа, Эдуард Иванович, лелеял эту мечту с детства. Хотелось иметь хоть что-то от разрушенной страны, в которой вырос. Все детство Октябрина объясняла одногруппникам в детском саду, как правильно читается ее имя. В школе приходилось терпеть клички, которые никак с ее именем не соотносились. К сожалению (или к счастью), у имени Октябрина не так-то много обидных прозвищ.
Родители советовались с соседями, имя Октябрины выбирала, наверное, половина подъезда. Эта же половина подъезда потом следила за каждым ее шагом. Папки «Люди, ставшие известными в семнадцать» тогда еще не существовало, но в голове она, кажется, была всегда. Кто-то рядом всегда являлся тем, кем хотелось стать.
Чем старше Октябрина становилась, тем меньше общалась с родителями. Первым откололся папа. Он и так проводил с Октябриной мало времени, а после того, как начал ездить в командировки, общение свелось к минимуму. Мама откололась на третий год Октябрины в университете. Тогда всем стало ясно, что возвращаться девушка не намерена и город, в десять раз более населенный, чем родной, был новым на очереди к имени «Дом». С тех пор прежние звонки со спорами, обсуждениями и чужими мыслями сократились с нескольких раз в неделю до раза в месяц.
Мимо кофеен и ресторанчиков в городе Октябрина проходила настороженно. Не хотелось увидеть семью, сидевшую за одним столом и что-то отмечавшую. Представить себя и своих родителей на месте незнакомцев у Октябрины не получалось, как и думать об этом без ноющей боли в груди. На школьные праздники Октябрина тоже старалась не ходить.
Иногда Октябрина, особенно вечерами, сидела в пустой комнате и слушала, как в соседней комнате ворочалась Галина Георгиевна. Под дверью проползала полоска света – старшая птица поднималась и шаркала к туалету или кухне, а потом медленно – к себе в спальню. Октябрина смотрела на темный двор и представляла, что за стеной не Галина Георгиевна, а мама. Не обязательно родная, а хоть какая-то. Мама, которой можно излить душу, мама, с которой можно болтать до полуночи даже после ссор и разногласий, мама, которая приносит порезанные фрукты в постель или будит во выходным перед тем как уйти на работу. Маму Октябрины всегда слишком заботило общественное: работа, другие члены семьи, друзья. Октябрина была словом на совместных посиделках, списком достижений или молчанием неудач. Все детство Октябрина провела в детском саду и секциях, школу – на уроках, продленках и во дворе. Одиночество было ей привычным, но с каждым годом ноша уединения натягивалась на шее узлом.
Сейчас об этом узле думать совсем не хотелось.
В углу мяукнула Клюква. В ночной мгле, только начинавшей рассеиваться за окном, не хватало света, чтобы осветить кошку. Октябрина улыбнулась и позвала ее на кровать. Клюква оказалась первым шагом к семье – у котенка, брошенного у чьей-то машины, тоже никого не было. Летним вечером кошечка успокоилась в рубашке Октябрины, плакала, пока незнакомка несла ее в дом через несколько дворов. Девушка надеялась, что с котенком ее не выгонят с новой (первой в жизни) съемной комнаты. Галина Георгиевна, на удивление, не была против. С интересом она разглядывала котенка, которого Октябрина пыталась отмыть от блох в тазике в ванной, и приговаривала:
– Вся в ягодках, гляди. Такие кругленькие ядрышки. Сама беленькая, а ягодки темненькие. – И улыбалась. Так «ягодное» прозвище к кошке и приклеилось. А вот почему Клюкву прозвали Клюквой, за год уже все забыли.
Очередное пробуждение Октябрины было не из сладких.
Роман названивал все утро. Сначала он позвонил перед завтраком, но быстро сбросил. Октябрина только взяла телефон в руку, как имя потухло, словно телефон сам испугался. Затем Роман звонил три раза после завтрака – Октябрина была в ванной и не слышала, зато слышала Галина Георгиевна.
– Катенька, тебе там кто-то дозвониться пытался, – сказала она из зала. Только интересная телепередача о здоровье спасла Октябрину от чужих у телефона.
Ответила на звонок Октябрина только после первого сообщения. «Ты что сдурела? Почему не отвечаешь?» – написал Роман. Октябрина не сразу поняла, что писал он. Таких фраз Роман себе не позволял. Отвечать она не хотела, но после такого сообщения испугалась и перезвонила сама. Первые пару минут Роман отчитывал, говорил ее, что совсем измучился добиваться внимания. Октябрина слушала, даже слышала, но с каждым словом чувствовала в уколы в сердце. Он отчитывал ее как ребенка, который ушел на вечеринку без спроса. А ведь они друг другу посторонние люди.
– Ладно, что-то я вспылил. – Он сказал это тихо, словно сам себе не верил, но потом продолжил уже громче. – Помнишь, я предлагал тебе на отдых вдвоем поехать? Так вот, я все нам посмотрел, нашел отличный отель, место очень красивое. Тебе понравится.
Октябрина слушала Рому почти издалека, с каждым его словом он отдалялся, пропадал, оставался в прошлом, но стоило ему замолчать, тишина оглушала Октябрину. Тишина в прошлом не бывает – она всегда только в настоящем. Ее просто так не заткнешь. Даже если начать говорить, тишину можно и не прогнать.
– Никто не узнает! Я тебе клянусь! – воскликнул Роман. Он никогда просто так голос не повышал, только в редких случаях, когда чувствовал, что слова скоро перестанут помогать, и понадобится крепкая рука.
– Что ты клянешься? Толку-то? – прошептала Октябрина и села на пуфик.
