Встревоженные реакцией Квентина, подтянулись и остальные. Камилла сказала, что в подвале кто-то есть и что они его заперли.
– Зря мы все это затеяли… – повторяла Леа.
– Поздно жалеть, – сказала Матильда.
– Я звоню родителям, – решила Мари. – Я тоже хочу домой.
– Тс-с-с! – шепнул Максим.
Раздался скрежет. Кто-то медленно открывал изнутри дверь подвала. Все отступили за диван в гостиной, который стал для них последним прикрытием.
Леа почувствовала, как дрожит стоящий рядом Жюльен.
Камилла, как страус, спрятала голову на плече у Максима. Так было спокойнее. Она ничего не хотела видеть.
Квентин кусал ногти.
На пороге показался силуэт, который метнулся в сторону кухни и замер там, словно статуя. Несмотря на то что эта часть дома была погружена в темноту, они узнали Манон.
– Как она оказалась в подвале? – прошептал Мехди.
– Это же привидение, блин, – ответила Матильда.
Своими чересчур громкими разговорами они привлекли внимание призрака, который резко подался в их сторону. Они еще больше съежились за спинкой дивана. Неведомое существо бросилось к ним, глухо урча. Запрыгнуло на диван. Нависнув над друзьями, оно стало пристально их рассматривать.
Они были в таком ужасе, что не сразу заметили, как урчание перешло в смех.
Когда смеяться начал и Максим, до остальных начало постепенно доходить. Мехди осветил своим телефоном хохочущее лицо Манон. Такой они ее никогда не видели. Депрессивная самоубийца светилась от счастья!
Максим сходил в подвал и включил электричество. По дороге он захватил новую бутылку водки и помахал ею в сторону товарищей.
– Ну что, чуваки, вы сейчас у меня выпьете ее до дна! Потому что мы побили все рекорды по шкале страха.
Манон спустилась с дивана и вновь убежала в подвал. Остальные недоуменно переглядывались. Страх уступил место замешательству. Первым обрел дар речи Мехди.
– Кто-нибудь может мне объяснить? – попросил он.
– Сначала выпейте, – распорядился Максим. – Потому что вы конкретно струхнули. А еще потому, что вам будет трудно поверить в то, что я расскажу.
19
Семеро лицеистов выпили свои рюмки. Их глаза пьяно блестели. Они ждали Максима, который готовился поведать подробности этого маскарада.
Из подвала вернулась Манон, одетая в привычную черную одежду. Тунику призрака сменил наряд в стиле гот-панк-рок-оторва-андрогин. Агатово-черные волосы в беспорядке, тщательно наведенном тоннами геля, бесформенная толстовка с капюшоном, куртка с заклепками, обтягивающие джинсы, заправленные в грубые ботинки. Никакого макияжа, никаких татуировок, никаких украшений, никакого пирсинга. «Все это для безмозглых эпигонов», – говорила она, чтобы отделить себя от других и в придачу блеснуть умным словечком. Угольно-черные глаза и волосы лишь подчеркивали бледность ее фарфорового лица, которое светилось само по себе, без дополнительных ухищрений.
Она приблизилась к ним тяжелым, одновременно развязным и решительным шагом, как умела ходить только она.
– Привет, – сказала она и налила себе колы.
Манон всегда все делала по-своему. Если она появлялась на вечеринке, где алкоголь лился рекой, то выбирала газировку, и наоборот.
– Привет? – эхом повторила ее слова Леа. – И это все, что ты можешь нам сказать?
Загадочно улыбаясь, Манон расположилась в кресле со стаканом в руке. Она расстегнула «молнию» толстовки, открыв надпись на майке: «Иди к черту». Сигнал был понят.
– Ты сама им объяснишь или я? – спросил Максим.
– Давай ты. Я поправлю, если что.
Максим откашлялся и начал с самого начала, с самоубийства Манон. Манон время от времени прерывала его, добавляя личные подробности.
Месяцем ранее Манон симулировала свое самоубийство. Ее поступок идеально соответствовал теме итогового проекта о всевозможных различиях. Вечно подавленная одиночка, маргиналка, антиконформистка и нигилистка – она не была похожа ни на кого. На переменах Манон всегда держалась особняком, с ней никто не заговаривал – а это худшее, что может случиться с человеком в школе. Как извлечь выгоду из собственной уникальности?
Если верить Ницше, чтобы родилась танцующая звезда, нужен хаос. Своим самоубийством Манон собиралась породить хаос. Именно это должно было стать ее итоговой работой: маленькая танцующая звездочка, которая оторвалась от остальных людей-баранов, живущих в мире, которым правят религия и индустрия развлечений.
Раздевшись догола и включив камеру, она проглотила упаковку снотворного, в которую вместо таблеток предварительно положила заменитель сахара, и засняла, как она будто бы медленно погружается в сон.
– Кто-нибудь видел это видео? – спросила Мари.
– Нет, я храню его для итогового экзамена.
– Препод будет впечатлен, – с иронией заметила Мари.
– А нам можно посмотреть? – рискнул Мехди, чьи глаза заблестели при мысли о том, что он увидит голую Манон.
– Не раньше препода.
– И в чем тут искусство? – спросил Жюльен.
– А в чем вообще, по-твоему, смысл искусства?
– Произведение искусства должно волновать через художественное творчество.
– Вот и я думаю, что судьи вряд ли окажутся равнодушными к моему произведению.
– А где же в нем красота?
– Почитай или перечитай Мисиму. Ты на литературе спишь или что?
– Иногда сплю, но, насколько я помню, Мисимы в программе нет.
– Поскольку я не веду бурную социальную жизнь, то читаю не только по программе. И туда, естественно, попадает больше, – сказала она, указывая на свой череп.
– Ну и воображала! – проговорила Матильда, сворачивая самокрутку.
Манон не обратила внимания на выпад и продолжила отвечать на вопрос Жюльена о красоте произведения.
– «Управляемое равновесие, созданное исключительно с целью его полного разрушения, – вот моя фундаментальная драматическая и даже эстетическая концепция», – так говорил Мисима. В своих произведениях он связывал смерть, красоту и ужас. Впрочем, экзамен не сегодня, так что оставьте меня уже в покое.
– Как тебе удалось всех обмануть? – спросила Мари, более прозаично настроенная.
– Когда всем на тебя наплевать, это просто.
Оказалось, что Манон позвонила в лицей от имени своей безутешной матери. Она ничем особо не рисковала, потому что ее родители в разводе и каждый поглощен своими делами. Каждый из них строил новую жизнь и семью, а Манон оказалась на обочине. Она жила одна в квартире-студии, которую ей оставил отчим.
– Клевый у тебя отчим, – заметила Камилла.
