нас одари! Развей! — последнее слово она выкрикивает, словно с силой выталкивает что-то из рта. Воздух на мгновение становится видим — он идет искажениями, волнами, волны расходятся от нее и… что-то звенит в ушах, рассыпается на части словно стекло… клочья света разлетаются в разные стороны и облик простоватой «Дуняши из Старокурицево» — слетает с Ирины. Она выпрямляется во всей красе черно-красного мундира СИБ с золотым треугольником на лацкане, с треугольника в мир смотрит Глаз Гора, на голове — фуражка с высокой тульей и золотым же орлом, лицо украшает черная кожаная повязка на глазу, на ногах — блестящие хромом сапоги с высокими голенищами. На боку — небольшая кобура.
Однако не только Ирина Васильевна Берн, сотрудник Службы Имперской Безопасности предстает перед нами во всей своей истинной красе. Словно бы пелена срывается с окружающего мира и вот уже нет никакого дракона на поляне, есть только невысокий китаец в теплом полушубке с пистолетом в руке. Пистолет, кстати — знаковый, тот самый маузер кей девяносто шесть, то-то показалось что кобура знакомая.
Да, дракон исчез, исчезла неказистая внешность, выбранная Ириной для камуфляжа и мимикрии, но кое-что появилось. Вокруг нас, застыли с недоумевающими выражениями на лицах — вооруженные люди, в руках у которых были веревки. Они застыли так, как их и застало заклинание отмены иллюзий — словно бы в детской игре кто-то обернулся и крикнул «морская фигура замри!» или как это делают в Японии — «Дарума-сан но коранда!» — и все застывают на месте, даже лица застыли, словно они боятся что если моргнут — их заметят. Но эта неловкое мгновение проходит, вот уже один из ближайших разбойников тянется за револьвером, второй взмахивает саблей, свистит в воздухе секира «Восток» и яркий фонтан артериальной крови бьет в небо из-под пальцев, хунхуза, который пытается удержать выплескивающуюся жизнь в своих руках. Гремят выстрелы! Инстинктивно прикрываю глаза рукой, чувствую легкие толчки в предплечье, делаю шаг, хватаю ближайшего хунхуза поднимаю его и бросаю в стрелявшего. Меня обдает острым запахом давно не мытого тела.
— Шиар! — кричит Лин, проносясь мимо в воздухе, она как и положено мастерам оружия — летит на своей секире, вторая зажата в руке.
— Стоять! Служба Имперской Безопасности! — в руке у Ирины Васильевны Берн появляется небольшой вороненной стали браунинг.
— Хэй-хэй! — раздается свист и она роняет пистолет на снег из ее руки торчит коротка черная метательная стрелка, две такие же — отскакивают от моих ладоней.
— Очень помогает — комментирую я: — конечно, они тут как услышали, что ты из СИБ, так и обосрались сразу же. Или нет? Как неожиданно. Никакого уважения к службе, а? Держись сзади и не отсвечивай… — я перехватываю следующую стрелку. Кто это у нас такой меткий? Из тех, кто подобрался поближе под покровом иллюзии — все лежат на снегу и им плохо. Кому немного, а кому и серьезно. В воздухе мечется барышня Лин на своей секире сталкиваясь с такой же гибкой фигуркой, летящей на коротком мече дзянь, а метательные стрелки летят в нас справа. Из лесу.
— А ну-ка прекратили все! — гремит над полем голос и мы — замираем. Почти все. Замирает на месте девушка, которая летела на коротком дзяне, она тут же опускается на снег, перехватывает рукоять и вгоняет оружие в ножны, замирают атакующие нас хунхузы, замираю я. Почему я замираю? Потому что я слишком хорошо знаю этот голос и если ночью я услышу его — встану и сделаю как сказано.
— Какого черта, Уваров! — гремит над полем боя голос полковника Мещерской: — ты решил мне работы прибавить? Мне и так еще три дня лечить, а ты вон Черному Ма руку чуть не выдернул!
— Как есть выдернул, госпожа Тигрица — ябедничает вредный китаец с маузером: — дикий какой-то.
— Во е шошенла! — кряхтя встает из снега еще один хунхуз: — совсем жалости нет! Рука ломать, пополам как зверь! Та де уой пеньйоу? Так себя вести плохо. Больно и плохо.
— Уваров! — полковник Мещерская стоит на кромке леса широко расставив ноги и сложив руки на груди. Только трубки ее неизменной во рту нет: — чего молчишь? Ты на черта хунхузов переломал?
— Ээ… да я честно говоря за тебя переволновался — отвечаю я, быстро окидывая ее взглядом. Полковник свежа, румяна, никаких следов пыток или неуважительного отношения не видно… а как узнать, не было ли ментального принуждения?
— Если ты за меня волновался, то поздновато ты сюда добрался. Хунхузы с женщин кожу снимают, знаешь ли… — прищуривается полковник, делает нетерпеливый знак рукой и ей тут же вкладывают в эту самую руку уже раскуренную трубку. С поклоном.
Глядя на это безобразие, я окончательно убеждаюсь, что с ней все в порядке. Такое не подделаешь. Искреннее почтение, сквозящее в жестах, граничащее с раболепством.
— Хорошо, что я не опоздал на такую захватывающую процедуру — отвечаю я: — Мария Сергеевна, Машенька, может домой уже пойдем, а? А то я человек нервный, а твои хунхузы уж очень хрупкие.
— Не мои они — машет рукой она: — Лунга. А ты, я вижу, еще одну бабу себе завел… или двоих сразу? С глаз долой из сердца вон?
— Мария Сергеевна! — тут же бледнеет рядом Ирина и отодвигается от меня подальше: — уверяю вас ничего такого между мной и господином Уваровым не было! Исключительно деловые отношения!
— Где моя сестра? — выкрикивает барышня Лин откуда-то из-за спины: — что вы с ней…
— Йючень да! Ни вэйшенма зай джэ⁈ — раздается звонкий голос второй мастерицы из рода Цин и я вздыхаю с облегчением. Вот и нашлись наши пропажи. Правда, что тут происходит пока решительно непонятно. Барышни-сестры-мастерицы сошлись и стали переругиваться на своем языке, о чем спорили — не понимаю, но спорят очень даже эмоционально.
— Не могу я пока уйти, Володя — отвечает мне полковник Мещерская, складывая руки на груди: — в чем, отчасти и твоя вина, кстати есть… — при этих словах она слегка краснеет.
— Ааа… — делаю вид что понимаю я. Это из-за того, что…
— Вот тебе и «а» — сердится она, вынимая трубку из уголка рта: — сказал «а», говори и «бэ»! Ты чего сюда с собой эту… — она кивает на побледневшую Ирину Васильевну: — привел? Она ж из СИБ.
— Да я знаю.
— Сам закапывать будешь. — предупреждает меня Мещерская: — местные СИБ не жалуют.
— А я тебе говорил — наклоняюсь я к следователю: — а тебе обязательно значком помахать надо.
— А… можно меня не закапывать? — спрашивает Ирина Васильевна, убирая свой браунинг в кобуру и бледнея еще больше: — а то у вас потом неприятности будут. Я ж не о себе беспокоюсь. О вас. Зачем вам неприятности? Вы, Мария Сергеевна — уже все свои неприятности с Денисьевыми переросли и свои собственные условия при дворе ставить можете, а это вам в минус будет. Пусть и немного, кто я такая? Так, оперативник. Одним больше, одним меньше. Но вам для торга за место при дворе — это раздуют и условия невыгодные навяжут.
— Ты смотри, какая змеюка… — качает головой Мещерская, глядя на следователя со странным выражением — смесью отвращения и одобрения: — ты смотри…
— От меня живой пользы больше — говорит та: — хотите я клятву верности принесу?
Глава 12
Глава 12
— Вот. — говорит Мещерская и вздыхает, разводя руками. В землянке полутьма. На возвышении, лежит куча разноцветного тряпья и только приглядевшись можно понять что это лоскутное одеяло, поверх которого брошен теплый полушубок, а под одеялом — лежит бледная девушка.
— Это — Лунг. — ставит меня в известность Мещерская и садится на импровизированный табурет, а если попросту — срезанный кругляк, словно пень торчащий из земляного пола. Партизаны Лунга не обладали достаточным количеством мебели и использовали обрезки деревьев в качестве таковой. Поменьше в диаметре и пониже — табуреты. Потолще и повыше — стол. На одном таком, у изголовья постели стоял неказистый металлический чайник, жестяная кружка, раскрытый портсигар, в котором вместо сигарет лежала кучка небольших шариков коричневого цвета. Но мой взгляд притягивает вовсе не скромное убранство землянки, я смотрю в бледное лицо девушки, которая лежит под лоскутным одеялом.
Какая-то неправильность есть в этой бледной, едва ли не прозрачной коже, через которую просвечивают синие венки на лбу и щеках. Словно бы и не человек, а кадавр
