Бланшфор – умелый бретер. Но он уже большой, тяжелый и даже грузный. Я же – молодой и легкий, а еще я быстро бегаю. Поэтому единственный мой шанс, если трезво рассчитывать ход поединка – это банально бегать до того момента, пока барон не устанет. А дальше уже попробовать поймать момент его невнимательности.
Именно поэтому силовой пояс я надевать не стал. Генерируемый им щит разряжает воздух в защитном коконе, и с поясом через десять-пятнадцать минут я просто не смогу бегать от барона, дышать нечем станет. Не бегать же от него – верная смерть: Бланшфор в два раза больше меня, и он, под защитой силового поля, меня просто сметет как кеглю.
Надел я лишь браслет щита-эгиды на запястье – на миг активировав его. Непривычный, малый пехотный – не тот, к которому я привык; но тут уж выбирать не приходится. Тот, к которому я привык, мне сейчас никак не получить.
– Он тоже отказался от пояса, – прошептал вдруг наблюдающий за Бланшфором Воронцов.
«Да ладно?!» – обернулся я.
Действительно, Бланшфор от генератора полного силового поля отказался. Ну, невелика беда. Просто теперь развязка, когда или бык тореадора, или тореадор быка, может наступить или гораздо раньше, или наоборот, гораздо позже.
Через несколько секунд приготовления были закончены, а секунданты покинули площадку. Сломанный меч я взял в обе руки – в правой рукоять с обломанной половиной клинка, в левой – вторая половина, прижатая к предплечью обратным хватом. Причем пехотный щит я так и не активировал пока. Он мне и не нужен, в принципе – это защита последнего шанса в случае непредвиденных обстоятельств, и то защита негарантированная.
Стоял я со скучающим видом, демонстративно не глядя на противника, а озираясь по сторонам. При этом, краем глаза, цепко держа в поле зрения Бланшфора. И в момент удара третьего гонга заметил, что он так и не активировал щит в руке.
Не закрываясь – чтобы не выглядеть смешно перед таким юнцом как я.
Чтобы никто не подумал, что он, умелый бретер, меня опасается. Глупо. В легионах на стрельбах вообще друг на друга даже незаряженное оружие запрещено под страхом наказания направлять – это же не повод говорить, что легионеры боятся?
Но кому глупо, а кому и хорошо. Решение пришло мгновенно: в момент третьего удара гонга в бросок я вложился целиком и полностью. И мой сломанный меч, его часть с рукоятью, вращаясь, устремился к противнику. Среагировать Бланшфор не успел – обломанное лезвие врезалось ему в щеку рядом с носом, выбивая глаз и снимая хороший пласт кожи, обнажая и ломая кость скулы.
Брызнула кровь, раздался сдавленный вскрик – прикрывая рукой страшную рану, пытаясь вернуть на место щеку, Бланшфор рухнул на колени. И сразу же глухо застонал от боли. Не открывая рта, он поскуливал раненым зверем, опускаясь все ниже и ниже. С его руки, закрывающей лицо, густо лилась кровь, растекаясь лужей по отполированными тысячами шагов площадке арены. Да, рана страшная, но…. Я бы, наверное, в такое мог поверить только лет двадцать, и еще плюс сто девятнадцать назад – барон явно играл.
Можно было просто подождать, но я решил рискнуть. И по широкой дуге обошел барона, оказавшись позади него. Клинок подбирать не стал, и ступал я совершено бесшумно – тишину нарушали только глухие стоны Бланшфора. Зрители хранили полное молчание – как и полагалось по дуэльному кодексу.
Оказавшись за спиной барона, я шаг за шагом приближался к нему. Бланшфор терял кровь и силы – стоны его становились все глуше, голова опускалась все ниже – вот-вот, казалось, он упадет лицом в пол. Последний шаг я сделал длинный, скользящий – занося левую руку с обломанным острием фамильного меча.
Бланшфор этого и ждал. Перехватив свой длинный меч обратным хватом, он ударил – назад, не глядя, словно делающий сепукку самурай. Только его длинный меч прошел у него под мышкой, целясь прямо в меня.
Мой длинный скользящий шаг превратился в пируэт – левой рукой, в развороте, прижатым к предплечью сломанным клинком я отбил удар Бланшфора, и на мгновенье оказался к нему спина к спине, перекатываясь через массивного барона. Отскочив от него на пару метров, я уже окончательно был без оружия – острие фамильного меча, на выходе из пируэта, осталось торчать в ухе Бланшфора. Постояв немного на коленях, он начал опадать, и через мгновение с глухим стуком рухнул лицом в пол.
Громкий вздох трибун ознаменовал окончание поединка. И сразу же на скамьях вновь забурлило гомоном. И гомоном явно недружелюбным.
Репутация – это важная вещь. Сначала ты работаешь на нее, потом она работает на тебя. Кайден Доминик Альба де Рейнар поработал очень и очень хорошо – его репутация на уровне много ниже нуля. И та бездна, с которой мне придется ее вытаскивать, сейчас только углубилась.
Потому что пусть я, в моменте разборки с Бланшфором, не совсем не прав (ну кто виноват, что его жена настолько любвеобильна и неконтролируема, тем более что Кайден в ее постели отнюдь не первый гость, прошедший мимо мужа?), но если смотреть через призму моей репутации, то я здесь и сейчас выгляжу наглым, самодовольным и удачливым мясником. А был бы кто другой на моем месте – с нормальной репутацией, за подобные действия восхваляли бы, восхищались и как бы даже и не на руках носили.
Меня же сейчас… ненавидели и презирали. Тем более что я де Рейнар, варгарианец. А любой варгарианец, как известно каждому европейцу и римлянину, перед тем как попробовать молоко матери, сначала пьет кровь своих врагов, ну или хотя бы невинных младенцев, опционально. Пьет сразу после адского пламени, конечно же – сначала пламя, потом кровь и мясо врагов, и только потом материнское молоко – и то материнское молоко можно заменить на молоко лютых волчиц.
Маятник эмоций трибун, кстати, продолжал качаться – гомон в зале вдруг снова смолк, как отрезало. Вот только в этот раз маятник не я качнул: все взгляды устремились на юную главу Великого Дома Альба, которая поднялась с места.
Алисия замерла на месте, глядя на меня сверху вниз. Если она сейчас развернутся и уйдет, это будет очередной плевок на мою репутацию. Жест крайнего презрения – доступный по статусу только индигетам Великих Домов: прервать церемонию правосудия или ранним уходом, или спуском на арену к дуэлянту.
Возможность выразить презрение или почтение.
Что ж, после того как Десмонд, пользуясь заемной силой сената, словно стервятник рвал владения ее ослабевшей фамилии, после того как я унизил ее на закрытом приеме… Поступок Алисии с уходом заранее я могу прекрасно понять.
Алисия между тем направилась по проходу трибун в сторону лестницы, ведущей к парадному выходу – к той самой лестнице, по которой совсем недавно мы спускались на арену вместе с Воронцовым и Агиларом.
Мда – смотрел я на идущую между скамей трибун невысокую и хрупкую девушку в окружении телохранителей. Уход Алисии – это неприятно, больно, оскорбительно, несет мне явные трудности, но… я предполагал, что легко не будет. Тем более после того, как этот ублюдок Кайден унизил ее прилюдно. Так что наказание демонстративным презрением от юной Альба я воспринимал даже стоически. У христиан, по-моему, подобное называется епитимья.
