критикующие военизированную организацию, на которую он якобы работал, что в итоге привело к его увольнению с работы. Главная проблема Facebook, по словам пресс-атташе, рассказывающего об этой истории, заключалась в том, что материал "распространялся слишком быстро, без какого-либо анализа". Надежность модератора ФСБ эффективно повышалась благодаря критической массе других членов или связей и последующему процессу "лайк", "ссылка" и "поделиться". Артем был завербован в замедленном темпе и в группе, которая казалась подлинной и легитимной, но его подвела скорость обмена ссылками и уверенность в том, что тем, кто поставляет ему информацию, можно доверять.
В этом процессе машинный и человеческий механизмы работают сообща, создавая, по сути, альтернативную реальность, войну в/видимую. Таким образом, как объясняют Надежда Романенко и др. :
Сначала тролль публикует что-то. Затем множество других троллей начинают его лайкать, комментировать и репостить. Алгоритм Facebook воспринимает это как интерес живых людей к этому посту, который начинает появляться в новостных лентах НЕ-троллей, случайно подружившихся с троллем. Если пост оказывается успешным, его начинают репостить обычные люди, а затем и журналисты. По такой же схеме продвигаются видеоролики на YouTube.
И здесь мы имеем триумф цифрового внимания и войны "лайков" (Singer 2018). Информация отмывается через множество ботов и реальных аккаунтов. Это может быть использовано для усиления пропаганды таким образом, что армии троллей прикрываются легитимностью, даже когда они провоцируют пользователей социальных сетей на участие в трендах (Patrikarakos 2017).
Но это не только информационная война между конкурирующими группами или врагами. Напротив, Украина серьезно пострадала от токсичной медиаэкологии, в которой СМИ воюют сами с собой. По словам Натальи Лигачевой, главного редактора НПО "Детектор Медиа": "Идет война между теми журналистами, которые поддерживают власть, и теми, кто ее критикует. В результате люди перестают чему-либо верить... Идет информационная война внутри медиасообщества, особенно в социальных сетях, и это нас ослабляет". Большие надежды цифровой революции на создание ценностей открытого доступа и на силу массового контроля со стороны множества людей оказались ошибочными. Вместо этого "соединительный поворот" привел к тому, что общество больше не может создать целостный образ самого себя, чтобы остановить свои конфликты, или, как сказал в интервью 2017 года Юрий Макаров, украинский телеведущий, "[СМИ]... похожи на отражение в разбитом зеркале". Как следствие, интерпретации войны на Украине застревают в постоянном круговороте контр- и трансгрессивных нарративов, которые заставляют исследователей войны постоянно пытаться догнать ее punctum.
Новая экология войны
Война и возможности участия в ней отдельных людей значительно расширились. Теперь каждый может стать фотографом или журналистом, фиксируя инциденты и снимая события, которые можно публиковать в Интернете и транслировать на весь мир. Однако, помимо этого, простой акт ношения подключенного устройства, которое может обмениваться геокоординатами, означает, что каждый может стать датчиком и невольно сыграть роль в войне. Конечно, люди участвуют в войне через социальные сети, наблюдая и усиливая события, переосмысливая их с учетом исторических данных и памяти людей. Однако, как мы утверждали, это перевернуло модель вещания, возникшую в двадцатом веке, создав сеть производителей и потребителей, которые неустанно делятся, продвигают и оспаривают различные нарративы о войне. Это привело к созданию стольких индивидуальных нарративов о войне, сколько пользователей цифровых устройств участвуют в их обсуждении. В свете количества материалов, которые сейчас создаются, ни компании социальных сетей, ни государство не могут легко контролировать то, что публикуется и говорится в сети. Даже в Китае, стране, которая сделала больше, чем большинство других, чтобы подавить прокол войны, не удалось предотвратить формирование трансгрессивных точек зрения в дискурсе о политическом насилии.
Учитывая масштаб и сложность произошедших изменений, мы утверждаем, что эти новые формы войны невозможно уложить в рамки существующих моделей репрезентации и способов видения мира. Проще говоря, количество данных, которые сейчас существуют, разрушает эпистемические рамки, которые полагаются на стабильные нарративы, рожденные из того, что Эмиль Дюркгейм назвал бы социальным фактом. Вместо этого технологи и государства вынуждены использовать сложные алгоритмы искусственного интеллекта, чтобы попытаться разобраться в растущем объеме данных. Эти инструменты не очень понятны, и поэтому обычные пользователи остаются в неведении относительно моделей данных, которые влияют на то, что они видят в Интернете. Следовательно, пользовательское осмысление носит частичный характер и легко попадает в информационную призму онлайн-жизни. Как объяснила разоблачительница Фрэнсис Хауген, это легко эксплуатируется в корыстных целях компаниями, работающими в социальных сетях, такими как Facebook.
Современная война радикальна тем, что она перешла в четвертое измерение, исказив studium и punctum войны, в котором старый порядок все еще странно присутствует и продолжается, но в то же время не имеет смысла в условиях нового. И сам переход в это измерение запутывает "Радикальную войну", не в последнюю очередь потому, что традиционные нарративы о войне все еще можно найти, борясь за внимание с теми, что находятся в четвертом измерении.
Война в этом измерении, тем не менее, представляет собой фундаментальный разрыв с войной до 11 сентября. Отчасти это объясняется масштабами данных и возможностью почти мгновенного доступа к ним. Однако еще важнее то, что доступность и использование смарт-устройств гарантируют, что миллиарды людей участвуют в войне, осознанно или нет. Цифровые устройства могут быть привязаны к местности. Их микрофоны и камеры можно включать дистанционно. Это создает доступный архив, в котором можно найти информацию для выявления социальных связей. Даже если кто-то не участвует непосредственно в съемке, записи или комментировании войны, потенциал его устройства как датчика остается. Таким образом, партисипативная война предвещает разрыв с моделями политического насилия, которые предполагали различие между жертвой, преступником и сторонним наблюдателем (Hilberg 1993).
Диаграмма: Иерархия насилия
В отличие от такого подхода к политическому насилию, "Радикальная война" устанавливает иерархию насилия, где смарт-устройства фактически гарантируют участие в войне. В результате отношения между жертвой, преступником и сторонним наблюдателем сводятся к категории участника. Устранение этой промежуточной позиции имеет важные, но малопонятные последствия для понимания комбатантов и гражданских лиц на поле боя, в военно-гражданской бюрократии и в связи с тем, как формируется военная мощь в XXI веке.
Еще более губительно для тех, кто придерживается клаузевицкой теории войны, то, что иерархия насилия разрушает гражданско-военные различия, как они сформулированы в "О войне" . Одной из главных задач Клаузевица в "О войне" было учесть страсти людей в их отношении к рациональности, обеспечиваемой правительством, и расчетливым приготовлениям вооруженных сил. Для стратегов начала 1800-х годов это была срочная и важная задача, поскольку, как отмечает историк Питер Парет, война была "вырвана из рук относительно ограниченной элиты, командовавшей профессионалами с большим
