Мокшу и подробно рассказал, как было дело.
Князь выслушал не перебивая, потом спросил у сопровождавших меня соседей:
— А что мужики, так дело было?
— Да, княже, так! — вразнобой подтвердили соседи, кивая головами.
— Да что ты их слушаешь, княже! — возмутился Мокша, — Врут они всё!
— Врут, говоришь… — Ярослав хмыкнул, — Ну тогда даже не знаю как быть?.. Хотя, есть хороший способ, от предков нам доставшийся — поединок!
Мокша нахмурился, его глаза забегали, но взяв себя в руки, юный купец нашелся, что ответить:
— Невместно мне с голодранцем на поединок выходить, вот, пущай Серко с ним сразится, — заявил купчишка, высокомерно подняв голову, и показал на своего охранника, у которого на лице сразу отобразились отнюдь не радостные эмоции от такого поворота.
— Э, нет! — возразил князь, — Тут ведь спор девицы касается, а в таком разе самому надо биться!
— Да нужна мне эта оборванка! Чтоб из-за неё с бродягой-изгоем драться, род свой позорить! — Уперся Мокша, который явно не горел желанием скрестить со мной копья.
— Ну раз не нужна, то зачем ты тогда в ромейский конец поперся, да ещё и рубаху шелковую надел, на шею гривну отцовскую повесил, какое там у тебя дело важное было?
На эти вопросы Мокша на нашелся, что ответить и лишь опустил голову.
— Так то! — удовлетворенно произнес князь, — Дурень ты Мокша, каких ещё поискать, а посему заплатишь ты мне виру в пятнадцать золотых.
— Нет у меня сейчас столько, княже, после торжища отдам! — жалобно произнес купчишка.
— Не перебивай, когда князь говорит! — рявкнул Ярослав и продолжил, — Так вот, заплатишь виру в двадцать золотых, — услышав возросшую сумму Мокша дернулся и опустил голову ниже, — А раз тебе одной жены мало, что всякая дурь в голову лезет, то я тебе сам вторую подыщу. — Тут купчишка тяжко вздохнул, а по толпе дружинников прокатились одобрительные смешки, а князь продолжил, — Виру возьмем сейчас товаром — кунами и мёдом, насколько я знаю, у тебя этого добра сейчас в достатке, вон, Радомысл с тобой сходит и выберет. А ты, Всеслав, впредь головой думай, а не рогом своим! — после этих слов, князь повернулся ко мне, — Ну а ты, Скор, ступай, к тебе нет вопросов более! — показав мне жестом в сторону ворот, Ярослав развернулся к нам спиной, показывая, что суд окончен, и направился к свей полуземлянке.
Благодарствую, княже, за правду и мудрость! — поклонился в спину ему Феропонт, стоявший рядом со мной, и я повторил за ним. Действительно, всё хорошо обошлось, всё-таки я чужак, да ещё и бедный, могли и виновным признать.
— А виру князь себе заберет? — поинтересовался я у Ферапонта, когда мы вышли из крепости.
— Большую часть себе, конечно, — кивнул староста, — Но и тебе долю должен бы выделить — треть или четверть, всё-таки Мокша тебе обиду нанес.
Я прикинул в уме сумму и мечтательно улыбнулся — даже если четверть, то получается очень неплохо.
Глава 11
На следующий день дружинники мне действительно привезли четыре больших кувшина с медом — в общей сложности около тридцати литров и сорок милиарисиев. Очевидно, что куны князю были нужнее, чем деньги — на торжище он мог продать их с большой прибылью, а вот мед в этом смысле был менее надежным, так как цены на него сильно и непредсказуемо колебались год от года.
В следующие несколько дней я закончил возводить сортир, после чего занялся обустройством бани во второй полуземлянке, которая раньше была жилой. Здесь был довольно неплохой дубовый сруб и очаг, сложенный из крупных валунов. Оставалось только настелить пол, для чего я использовал имевшиеся у меня бревна пятнадцатисантиметрового диаметра. С помощью деревянного кола я их раскалывал на две половины и укладывал плоской частью кверху на лагах, сделанных из тех же брёвен. Вся работа в бане заняла четыре дня. Можно было и быстрее управиться, но после конфликта с Мокшей я решил не пренебрегать тренировками и каждый день посвящал занятиям не менее двух часов. Да ещё и лекции у Ферапонта.
Завершив работы и опробовав баню в деле, я вернулся к работе над самогонным аппаратом — слепил из глины охладитель и крышку с отверстием под змеевик, обжег их в гончарной печи и собрал всю конструкцию воедино. Брага к этому времени успела набрать, по моим ощущениям, пять — семь градусов, а на большее рассчитывать было сложно при моих технологиях.
Однако начало процесса самогоноварения пришлось отложить, так как Ферапонт, наконец, закончил свои лекции, заявив, что я знаю уже достаточно, поэтому нам со Светой уже можно креститься и назначил день, согласовав его с настоятелем. Но предварительно ещё нужно было выбрать для себя новые христианские имена, для чего мы направились к отцу Ефимию. Тот, почитав потертый свиток папируса, предложил для меня на выбор несколько имен, в числе которых было и Андрей, которое я огромной радостью и застолбил. Для Светы у него оказался только один вариант — Фёкла, с которым я никак не мог согласиться. Но Ефимий оказался на редкость упрямым типом и ни в какую не хотел отступать от установленного порядка. Однако два милиарисия, которые после долгих споров я положил перед ним на стол, несколько смягчили его сердце, и он за четыре серебряных монеты согласился, что имя Анна для моей невесты вполне подходит, хоть и не соответствует его папирусам. Тут же мы договорись с ним и о венчании. Первоначально я планировал устроить свадьбу после торжища, в соответствии с местными традициями, но Ферапонт меня пристыдил — мол, негоже христианам жить во грехе. Мои возражения, что у нас секса нет по причине моей молодости, он отмёл, резонно заявив, что это никто проверять не будет, зато болтовня уже сейчас по всему поселению идет. Поэтому венчание назначили на следующий день после крестин.
Два дня пролетели как один — с утра служба, где Ефимий по по очереди облил нас святой водой и объявил христианами, потом небольшой праздничный обед. А на следующий день венчание и уже более серьезная пьянка с большим количеством гостей. Благо что мне ничего организовывать не пришлось — этим в основном занимались невестки Ферапонта при небольшом участии Светы-Анны. Мужики выкопали столы и лавки у нас и у соседей, чтобы поставить один длинный стол прямо на улице. Там и устроили празднество, которое не сильно отличалось от свадеб двадцатого века — жрали да пили, плясали да пели. Похороны мои более содержательно выглядели. А вот жена моя, Анечка была на седьмом небе
