Чувственная, нежная и в то же время вызывающая красота. Такая светлая, молочная кожа, пылающие щеки, блестящие голубые глаза и вздернутая юная грудь. От одного взгляда на нее у меня свело яйца, и я матом выругался про себя. Как мог устоять доставщик? Кто вообще мог бы устоять? Если эту девчонку нашли мои враги, то они прекрасно понимали, какое впечатление производит эта меленькая ведьма-человечка с узкими и крошечными ступнями, изящными руками, явно несозданными для тяжелой работы…руками, на которых остались шрамы от указки Сунаг. Раньше меня это не тронуло бы ни на секунду, а сейчас…сейчас захотелось оставить такие же метки на всем теле Сунаг. Мы с ней это еще обсудим…Не лично, разумеется.
Как Мотылек задыхается, отрицая, что знает этого вонючего ублюдка, который готов признаться во всем, и уже…уже рассказал мне, как трахал ее. Рассказал, потому что мог бы признаться в чем угодно под такими пытками, которым его подвергли мои инквизиторы. Я знал, что она девственница…и это не сходилось в его показаниях с информацией об эскаме. Мерзкой, откровенной информацией, как и в каких позах они это делали. Я проверял отчет о медосмотре – она девственная везде. Анализ микроскопических частиц это подтвердил.
Смотрит на меня и не трясется от ужаса, но я знаю, что ей страшно. Или что это за трепет во всем ее теле? Где истерика, свойственная человечкам? Где раболепное преклонение, к которому я так привык. Она словно бросает мне вызов этим своим взглядом. Всегда нагло смотрит в глаза. Никто не смеет, никто даже из моих подданных, из моих приближенных, а она – только в глаза. Не просто осмеливается, а будто не может удержаться, словно ей это необходимо, как воздух и…мне это нравится.
Когда ошейник захлестнулся на ее горле, я ментально взлетел в гребаный космос, потому что ее страх и боль оказались настолько предоргазменно вкусны, что у меня свело скулы и… я вдруг представил себе, как покрываю ее, как ложусь сверху и вдалбливаюсь в ее тело, а она выгибается, и мои руки ложатся на ее горло, чтобы ощутить вибрацию наслаждения в разрывающихся от оргазма венах. А потом мысль о том, что могла испытывать этот оргазм с этим…плебеем, и тошнота застряла в горле. Захотелось все же ощутить вкус ее боли на языке.
Появление Айше было столь неожиданным, что я резко обернулся к ней, и рука с плетью опустилась. Каждый раз, когда я видел мою младшую сестру, моя душа скручивалась в ржавый узел из колючей проволоки. Потому что я знал, какие страдания она испытывает, потому что я знал, что эти страдания рано или поздно окончатся ее смертью.
– Отпусти ее, брат…она не лжет!
Это особенность Айше. Она точно знает, когда человек или другое существо из нашего мира говорит правду. Айше покруче любого детектора лжи ощущает флюиды лицемерия. Она самый страшный судья и не менее неумолимый палач, и не стоит обольщаться ее хрупким видом. Она не ребенок…ей более пятисот лет, и она видела в этой жизни намного больше, чем многие из бессмертных, и прежде всего она видела смерть. Так часто, как никто из нас. Она заглядывала ей в глаза каждую ночь.
Айше протянула руку и провела пальцем по округлому голому плечу эскамы. Девушка застонала, когда острый ноготок моей сестры вспорол тонкую белую кожу, и она поднесла палец с капелькой крови к своему рту и жадно его облизала. В ответ в моих венах вспыхнул огонь. Этот адский, невыносимый запах крови заставил десна зачесаться от уколовших изнутри клыков. Я тоже хотел ощутить ее кровь на языке.
– Я хочу забрать ее себе! Она вкусная! И…хорошо пахнет!
Неожиданно. Пристальный взгляд на Айше. Она прекрасно знает, что я никогда не могу ей отказать…А я знаю, что, если она сказала, что эскама говорит правду, значит я могу верить. Только за это я мог подарить сестре всю вселенную.
– Бери…
Ответил, склонив голову в бок и понимая, что теперь никто и никогда не тронет эту эскаму, даже моя мать. Никто не посмеет тронуть то, что хочет Айше. Маленькая Айше, которую проклял при рождении отец и отвернулась вся наша знать, Айше, которую предлагали умертвить и никогда не показывать людям. Айше, которую я любил больше своей жизни.
– Но помни – она тебе не принадлежит.
– Все, что в этом доме, все, что в этом клане, принадлежит только тебе, мой Арх, мой любимый старший брат. Даже я и моя жизнь. Благодарю тебя.
Я кивнул банахирам, и девчонку отвязали.
– С этого дня ты прислуживаешь и подчиняешься Айше. Она твоя хозяйка. Но никогда не забывай, что в эту комнату ты можешь вернуться в любой момент.
Потом обернулся и посмотрел на доставщика.
– Импас мне не нужен. У меня их предостаточно. Вырвите ему печень! Голову отправить Воронову в подарок!
Глава 12 Я дышу голодом. Я впервые почувствовала его и поняла, что он нарастал годами, и сейчас он сильнее меня самой. Сильнее всего, что я когда-либо чувствовала. Голод по нему. Это мой собственный зверь, который жил внутри меня и обгладывал мои кости, пожирал меня каждый день, каждую секунду. Он получил первую порцию… первый кусок выдранного с болью мяса свежего, ароматного, вкусного, и жадно проглотил…
(с) Ульяна Соболева. Позови меня
Она меня пугала, эта девочка с горбом на спине и огромными зелеными глазами…Не детскими отнюдь. Ничего наивного и ребяческого я в них не видела. Только мудрость стариков, вековая разочарованность жизнью и боль. Но вместе с этой болью в ее глазах живет и мрачное зло, оно прячется на дне зрачков. Неприкрытая тьма. Точно такую же я видела и в глазах Вахида. И ни у кого больше, никогда…Нет…видела. У тех жутких волков той ночью, о которой я больше не хочу вспоминать, и которая мне кажется кошмарным сном.
Она идет впереди, хромая на одну ногу. И я вижу этот ужасный горб, за которым почти скрыто полголовы. Внутри появляется жалость. Наверное, ей очень больно и…и она ненавидит свою внешность.
Никогда раньше я не была в этой части дома. Мне было запрещено. Но я напрасно могла подумать, что здесь меня будет ждать детская розовость и рюшки с цветочками. Все выдержано в серо-черных тонах. На стенах картины знаменитых художников, светильники по всему коридору в виде свечей, пол устлан однотонными графитовыми коврами без узоров и вкраплений другого цвета, на окнах колыхаются от сквозняка длинные шторы черного цвета. Их бархатная тяжесть фалдами свисает до самого пола. Они не пропускают солнечного света. Строго, как-то даже гротескно для девочки…Но мне почему-то казалось, что Айше – не девочка. Архана не улыбалась, как ребенок, в ее лице не было ничего детского кроме самих черт. Как будто на лицо взрослого натянули детскую маску. Меня провели в отдельную комнату. Когда я в нее попала, и детский голос сказал.
– Это твои покои. Они смежные с моими. Ты будешь прислуживать мне круглосуточно. Двадцать четыре на семь. И жить будешь здесь.
Я молчала. Никто не давал мне права отвечать. Только смотрела в пол. Потому что ей в глаза я смотреть не могла.
– Мне ты можешь и должна отвечать. Не бойся, я тебя не съем. Пока.
