— Ох, господи, — сказала Шарлотта, очнувшись от грез и увидев, как письмо улетело в небо, — мое письмо.
Ни на секунду не задумавшись, она выпустила коляску и выскочила на дорогу, чтобы поднять письмо, не глядя при этом по сторонам. Подъезжавший трамвай находился от нее лишь в нескольких футах, и у него не было возможности ни остановиться, ни предупредить об опасности. Через секунду мчащийся вагон толкнул ее вперед и, втянув под себя пятки, раздавил колесами. Переехав ее, трамвай почти тотчас же со скрежетом остановился, а люди на улице закричали и отвернулись от окровавленного, изувеченного тела, которое лежало перед ними на земле с широко раскинутыми ногами и наполовину вырванной из сустава рукой. Несколько зубов, со стуком покатившись к бордюру, остановились у самого края канавы.
Хоули воспринял весть о смерти жены без особых эмоций. Он вспомнил, как они познакомились и как она его соблазнила. Как вдвоем ходили в театр и какой груз ответственности лег на него вместе с женитьбой. Все три года супружеской жизни довольно четко запечатлелись в памяти, однако он не припоминал, чтобы когда-нибудь сильно ее любил. Нет, она, конечно, была очень приятной и совершенно незлобивой женщиной. Хоули считал ее превосходной матерью и надежной спутницей жизни. Но любить? Об этом речи не шло. Поэтому он сделал все необходимое, чтобы двигаться по жизни дальше. Устроил похороны, предал тело земле, а Отто посадил на автобус и отправил к бабушке и дедушке, родителям жены, которые, к его превеликой радости, согласились взяться за воспитание ребенка.
В двадцать восемь лет доктор Хоули Харви Криппен вновь стал одиноким мужчиной.
5. ПАССАЖИРЫ «МОНТРОЗА»
Атлантический океан: четверг, 21 июля 1910 года
Мистер Робинсон не страдал бессонницей вплоть до начала февраля, когда произошли события, из-за которых ему редко удавалось проспать ночью восемь часов кряду. Но первая ночь на борту «Монтроза» выдалась прямо-таки невыносимой. Около одиннадцати вечера они наконец разлучились с Эдмундом и влезли каждый на отдельную койку; Эдмунд забрался на верхнюю и почти тотчас уснул. Однако мистер Робинсон пролежал на нижней больше часа, не смыкая глаз: в каюте было так жарко, что ему пришлось сбросить с кровати все простыни и постараться заснуть раскрытым. Каюты первого класса были изрядных размеров, уступая лишь «президентскому люксу», обитателей которого он пока не видел, но даже здесь стояла такая духота, что мистер Робинсон поклялся впредь оставлять иллюминатор открытым на весь день. Корабельная качка была еще несноснее, и когда часа в два ночи он наконец отключился, ему приснилось, что он танцует, стоя на роликовых коньках, на краю самого высокого здания в мире и единственное, что остается, — сохранять равновесие. Когда мистер Робинсон в конце концов оступился и полетел вниз, к потоку транспорта, он внезапно проснулся в холодном поту и тотчас потянул руку к карманным часам на тумбочке, чтобы проверить время. Полчетвертого. Он в изнеможении вздохнул и вытер лицо, пытаясь отогнать кошмарные картины, стоявшие перед глазами. С этого времени он спал лишь урывками, а незадолго до семи тихо встал, стараясь не разбудить Эдмунда, и умылся в маленькой душевой. От усталости у него слипались глаза, но он считал, что прогулка по палубе и свежий утренний воздух вернут его к жизни. Надев вчерашний костюм и галстук, мистер Робинсон закрыл за собой дверь каюты и направился к трапу.
В тот первый день утро было ясным и теплым, так что голубое небо и искрящееся море тотчас подняли ему настроение: солнце озаряло волны, которые бились о борт и сверкали в утреннем свете. Морские птицы пронзительно кричали, ныряя в воду в поисках пищи на завтрак. Подойдя к перилам, мистер Робинсон заглянул вниз и слегка перевесился, чтобы время от времени на лицо попадали брызги пены. Прищурившись, он различил темные призрачные косяки рыбы, плывшие вдоль борта, и подивился их скорости — они не отставали ни на пядь, хотя «Монтроз», как полагал мистер Робинсон, двигался со скоростью десять — одиннадцать узлов. «Будь у меня хороший гарпун, — подумалось ему, — мог бы пару штук оприходовать».
Несмотря на ранний час, на палубе уже появилось несколько человек — пассажиров, которые, подобно ему, провели эту первую ночь на борту парохода очень неспокойно. Старпом Билли Картер уже привык к таким ранним пташкам, хотя на сей раз, осмотрев палубу из рубки, увидел их немного больше, чем ожидал. Он заметил двух матросов, которые беседовали и курили, стоя вместе, и подозвал их к себе, чтобы дать первые утренние распоряжения; и было видно, что ни один из моряков не горел желанием их выполнять.
— Принесите несколько ведер воды, ребята, — велел он, — обойдите судно и окатите борта. Скорее всего, они все покрыты рвотой — некоторым людям так и не удалось переварить вчерашний ужин. И пассажирам, которые высунутся полюбоваться морем, вряд ли захочется это видеть.
На третьей палубе располагалась офицерская кают-компания, где Картер должен был питаться по уставу, но в то первое утро он направился в обеденный зал для пассажиров первого класса — не потому, что хотел досыта наесться, а потому, что решил произвести благоприятное впечатление на аристократов, познакомившись с ними лично и ответив на любые вопросы о плавании. Если бы он этого не сделал, его все равно выловили бы позже.
Буфетная стойка располагалась вдоль одной из стен ресторана, и старпом сначала наложил себе большую порцию, а затем осмотрелся. Завтракающих было пока немного, и он собирался уже подойти к столику, за которым сидели три элегантные, очаровательные юные леди двадцати с небольшим лет, как вдруг заметил, что его внимание пытается привлечь довольно пожилая и намного менее приятная женщина за другим столиком. Она помахала салфеткой, и Картер почувствовал себя каким-то быком, которому досаждает матадор. Он улыбнулся пассажирке, не сумев притвориться, что не увидел ее, и с неохотой зашагал в ту сторону.
— Доброе утро, молодой человек, — широко улыбнулась дама; к ее подбородку прилип небольшой кусочек масла с гренка, и Билли Картер подумал, не сказать ли ей об этом, но потом решил, что не стоит. — Не хотите ли присоединиться ко мне? Я жду свою дочь, а она задерживается. Одному богу известно, чем она там занята.
— С удовольствием, — произнес Картер, сев и бросив лишь быстрый, тоскующий взгляд на сирен за другим столиком, которые весело между собой хихикали. Одна кокетливо на него глянула, затем отвернулась. — Старший помощник Картер, — добавил он, учтиво кивнув.
— О, прелестно! — последовал ответ. — Старший. Я — миссис Антуанетта Дрейк. Каюта А7. Путешествую вместе с дочерью.
— Доброе утро, — сказал Картер, приступив с аппетитом к еде. Он уже почувствовал, что миссис Дрейк — из тех пассажирок, которые могут пристать как банный лист, если не проявить осторожности, и ему не хотелось давать ей повод, слишком долго засиживаясь в ее компании. — Довольны плаванием?
— О, прелестно, прелестно, — ответила она. — Хотя прошлой ночью довольно сильно качало. Может, поговорите об этом с кем-нибудь из матросов?
Картер улыбнулся. Не полагает ли она, что плывет через океан на галере с римскими рабами, которые прикованы под палубой и беспрерывно гребут?
