я видела.
Снова дотрагивается до его головы.
Временной сдвиг, перспектива смещается.
Теперь он хастлер, тело, нигерийский нелегал. Фиксер Иди утром выхватил его возле Chez Dada: есть работка, приедешь в один дом, там всё как обычно, потом получишь деньги – и показал пачку шиллингов. Кивнул в сторону минивэна: вот с ними. В вэне сидели две: бритая наголо масаи и худая сомалийка с маленькой головой.
Он лежит на серой простыне, на кровати king-size. Масаи сжимает бёдрами его щёки и челюсти, у него во рту вкус её тела, её крови. Он задыхается, тонет, его затягивает в неё, он захлёбывается в её вагине. Лёгкие схлопываются, он выныривает, всасывает глоток воздуха, масаи берёт его за волосы, снова стискивает бёдрами щёки и челюсти, зажимает уши, перекрывает дыхание.
В его анус входит страпон, и приближающийся оргазм прорастает сквозь него, как нити грибницы, как корни мангровых лесов. Когда на пол летит выбитая армейским ботинком дверь, он не слышит грохота. Снова выныривает, кончает на вдохе, и тут же в голове у него взрывается ослепительный белый шар – мужчина в камуфляже без знаков отличия бьёт ему прикладом АК в лицо. В первые секунды он не чувствует боли, онемевший от адреналина и амфетамина, потом его отпускает и он кричит, потому что с лицом и головой у него что-то не так, и, скорее всего, так, как было, уже не будет никогда.
Зубы он выплёвывает в ладонь.
Вспышка.
Комната, медленно вращающийся вентилятор. Славик смотрит на свои руки, только что они были в крови, но сейчас крови нет, и лицо не раскалывается от боли.
– А может быть, здесь? – снова спрашивает высокая. – Ты можешь быть и здесь, если хочешь. Я покажу.
Она протягивает руку к его голове. Временной сдвиг. Пространство складывается листом бумаги.
Лестница на второй этаж, впереди поднимаются двое: худая девушка, похожая на сомалийку, с тёмно-оливковой кожей и маленькой головой, и парень, скорее всего нигериец, высокий, накачанный, с лошадиной улыбкой. Они открывают дверь, заходят в комнату. Под потолком медленно вращается вентилятор с треснутыми фанерными лопастями. Мебели внутри нет, только большая кровать с кованой спинкой и драная москитная сетка по углам. На полу возле камеры на штативе сидит на корточках белый, с обгоревшим лицом и светлыми прямыми волосами. Белый смотрит на неё, потом поднимается, подходит. Оглядывает снизу вверх, как будто трогает взглядом. У белого тонкая шея, взять её двумя руками, сжать – и ему конец, останется здесь, станет пылью на обочине, никто его не вспомнит, никто не найдёт.
Белый протягивает ей стакан, говорит: пей.
Горячий апельсиновый сок горчит на губах, между зубами хрустят нерастворившиеся кристаллики амфетамина.
Вспышка.
Комната.
Высокая смотрит на Славика и улыбается, теперь улыбается.
Славик стаскивает шлем с головы: свитер и чёрная сидят на диване, а он почему-то на полу, во рту у него вкус чужой крови, ноги горят, будто он весь день ходил по кенийской пыли в чёрных армейских ботинках.
– Сука, – говорит Славик. – Мощная штука. Я в деле.
33. Базовый. Кукла
Разбудили заводским гудком.
В столовой сидели умытые базовые, с аккуратными бородами, в синих спортивных штанах. Все одного роста, одной комплекции, похожие друг на друга, как грибы. Молча ели протеиновую кашу.
Вошёл вчерашний с рацией, сказал: снимаем пять дней, потом выходной, потом снова пять. Восемь недель, может, больше. Кто не потянет, поедет обратно.
1317 спросил: можно в город? Человек с рацией посмотрел на него пристально, как будто записывал на видео.
– Тебе объяснили. По белой линии. Линия заканчивается у дверей цеха. Наружу выходят те, кто отработал контракт.
Такие, как Воробей.
Вдоль коридора висели плакаты Morgenshtern разных сезонов. 1317 смотрел по сторонам, искал среди male-контейнеров Воробья, но не находил, и даже никого похожего на Воробья не видел. У всех контейнеров выдавались вперёд тяжёлые подбородки, жесткощёкие головы сидели на толстых шеях борцов. У Воробья были острые пацанские скулы и большой красный рот, а во рту – длинный розовый язык. Он облизывал губы, когда говорил, быстро и мокро.
В павильоне знакомо пахло – краской, деревом, сваркой, изоляцией, машинным маслом, ацетоном. У стены стояла средних размеров яхта, а в центре ещё одна выгороженная комната, с большой кроватью, и вокруг кровати – светильники, камеры, стойки с микрофонами.
Ему выдали другую одежду: зелёное трико с отверстием в паху, спереди и сзади, и балаклаву с вырезами для рта и глаз. Изнутри к балаклаве крепились клеммы, от них тянулся длинный гибкий шлейф в компьютер. Материал трико на ощупь напоминал резину, туго тянулся во все стороны, обволакивал и сжимал тело.
Парень с рацией сказал ему: посиди пока. 1317 сел в кресло с высокой спинкой, позолоченное по краям, в деревянных резных завитушках. Провёл пальцем по подлокотнику, на подушечке маленькой серой подковой собралась пыль. Появлялись ещё люди, гражданская в пижамных штанах подходила вплотную, рассматривала, трогала за голову, трепала щеку под балаклавой, улыбалась.
Наконец начали. Его поставили в центр комнаты, командовали ему: стой так, смотри туда, подними руку, теперь иди. Будь естественным, не придумывай ничего, оставайся как есть. Он и был как есть, пустой и послушный. Люди вокруг казались довольными.
Принесли подменное тело – куклу с датчиками, макет бесполого существа в рост, сделанный из чёрного и шершавого материала. От куклы не отражался свет: странно тёплая заглушка в пространстве, контур человека, ком галлюциногенной глины.
Пришёл техник в сером комбинезоне, раскрыл потёртый чемоданчик: внутри лежали в гнёздах контакт-комплекты – вагины, пенисы, рты, анусы – такие же зелёные, как трико. Техник достал зелёный картридж-вагину, установил со щелчком в подменное тело между ног. Вкачал в картридж из шприца-маслёнки густой прозрачный лубрикант.
Ассистент протянул 1317 стакан горячего апельсинового сока.
Армейский амфетамин делал сок солёным на вкус и одновременно горчил на губах. Подействовало через десять минут – член поднялся из отверстия в трико, челюсти начали сжиматься, 1317 покусывал себе губы и щёки изнутри.
Сцену снимали час. В перерыве техник в синих перчатках заменил контакт-комплект, накачал новым лубрикантом. Другой техник открыл силиконовую голову куклы, потыкал внутри щупом омметра. На экране плейбэка крутился пробный нейромонтаж: женщина, похожая на эту, в пижаме, сидела у него на лице и двигала тазом вперёд-назад. Потом она перемещалась ниже и седлала его член, а он облизывал её розовую кожу – был виден его язык и натянутый поверх зелёного скин, незнакомое лицо с мужественным двойным подбородком, загар, татуировка пронзённого кинжалом сердца на запястье. Нейропроекция была наброшена примерно, вчерне: из-под женщины то и дело выползала чёрная непроницаемая основа подменного тела.
Прошёл ещё час. 1317 сидел в высоком позолоченном кресле. Член тяжело свисал в вырезе трико. Снова явился техник, долго рассказывал женщине в пижаме про неисправные световые приборы, перегоревшие трансформаторы. Амфетамин отпускал, женщина нудно и яростно выговаривала технику, техник оправдывался, потом позвали парня с рацией. Парень послушал, громко крикнул в павильон: на сегодня всё, отдыхать до завтра.
– Ты по белой линии, – ткнул пальцем в 1317.
Искать Воробья, подумал 1317. Грибную ночь, тёмную воду.
34. Чёрная. Без фильтров
Щелчок, радужный свет, как в сломанном сканере.
Белая комната с шахматным полом, белый кожаный диван, высокий белый табурет возле барной стойки, тёмный угол напротив, где дверь.
Каждый раз мир в яйце выглядит одинаково, и каждый раз за секунду до того, как мальчик выйдет из тёмного угла напротив, я думаю одно и то же, ему, наверное, страшно там одному. Он же ребёнок. Он выглядит как ребёнок.
Ещё я думаю, он вообще понимает, что это за место? Что здесь обычно происходит? На этом диване, на этом табурете? И становится страшно уже мне, я не знаю, что именно меня пугает, но мне страшно в эти моменты, страшно и тревожно. Каждый раз.
Тогда он выходит
