собой увезу. Вишь, дети переживают.
— Да ты подумай: собака, она же, как человек — всякая по своей специальности. Куда ты с ней, с охотничьей-то, в город? Загубишь зря, и все. А ей привод нужен, чтобы утка была, гусь либо заяц.
— Тридцать рублей.
— Поимей совесть, Степан! Сродственник называешься. За тридцать рублей я и тебя укуплю!
— Укупи, — угрожающе сказал глава семьи, поднося под нос покупателю ворсистый кулак. — А чек я тебе счас выбью.
Местный житель вздохнул и полез в карман. Так у Чапа появился четвертый по счету владелец.
Этот оказался заядлым охотником, но ничего не смыслил в собаках. Чтобы приучить Чапа к выстрелам, он вывел его за деревню, привязал к березе и долго палил над ухом холостыми патронами, Чап наполовину оглох.
Вскоре разрешен был осенний отстрел, и охотник отправился на какое-то озеро. Кроме Чапа, с ним были еще две собаки. Наверное, они пожирали уток, которые падали не на плес, а в прибрежный ивняк, потому что выбегали оттуда, облизываясь. Чап стал следить за ними. В тот момент, когда он крался по камышам, что-то большое и трепетное упало перед ним. Это была подбитая птица. Чап отогнал собак и стал сторожить добычу. День занялся вовсю, потом стало темнеть, а он все сидел и сидел, не смея оставить то, что принадлежало хозяину.
На вторые сутки птица стала протухать, и Чап, вконец истомясь от голода, съел ее. Хозяина он нашел на новой стоянке. Там догорал костер, две другие собаки нежились на теплой золе. Чап подошел к хозяину, виновато опустив морду; тот отшвырнул его пинком.
— Тварь проклятая, — прорычал хозяин. — Где моя шилохвость?!
5
За зиму у него сменилось еще трое хозяев. Один пытался использовать его для охраны, но Чап уже утратил чувство своего дома: сторож из него не вышел. Весною Чап попал к молоденькой девушке из общества по охране живой природы. Она угадала в нем породистую собаку, и он, пожалуй, еще сумел бы привязаться к ней, но девушка появилась слишком поздно. Чап заболел чумкой. У него гноились глаза, и от жара потрескался кончик носа. Обеспокоенная девушка помчалась с ним в ветлечебницу.
Участковый ветеринар тоже была девушка, и тоже молоденькая, и она как раз проводила прививку от бешенства. Чумки она не обнаружила и, не раздумывая, ввела вакцину. Это оказалось последней каплей. У пса отнялись задние лапы, он перестал есть и только жадно глотал воду. Тогда отчаявшаяся девушка пригласила платного ветеринара. Платный ветеринар был полный розовощекий человек с фибровым чемоданом. Он делал внутривенные вливания и уверял, что единственный специалист в своем роде. Наверное, так оно и было, потому что каждый его визит стоил пять рублей. Через три недели девушке нечем стало платить, и вечером, после тщательного осмотра собаки, платный ветеринар отказался продолжать лечение.
Все возможное было сделано, ничего уже больше не оставалось. За Чапом пришла машина.
Дежурный врач сочувственно осмотрел поступившую на усыпление собаку и кивнул санитарам. Однако что-то заставило его задержать носилки. Нет, он вовсе не собирался лечить эту развалину, он видел воочию, что смертельный исход неизбежен, и все-таки медлил.
Досадуя на себя, врач потер переносицу длинным худым пальцем. Он всегда так делал, чтобы сосредоточиться. «Письмо!» — осенило его. Торопливо пройдя в кабинет, он выдвинул стол и отыскал пожелтевший конверт. В нем лежало письмо, адресованное всем ветлечебницам города и области с просьбой помочь в розыске пропавшего черного терьера. В письме сообщался адрес и телефон Сундукова П. Е.
Врач был обязательным человеком и устыдил себя за то, что своевременно не написал ответа. Еще раз потерев переносье, он решительно снял трубку.
Петр Ефимович приехал минут через двадцать. Он не сразу узнал в полумертвой собаке того гладкого и жизнерадостного щенка, которого оставил несколько месяцев назад в сквере.
Опустившись на колени, Сундуков бережно погладил Чапа. И тут умирающий пес очнулся, задрожал всем телом; прекрасный, забытый образ первого хозяина вспыхнул вдруг в его памяти.
— Чап, Чапочка, Чапик милый, — с трудом сдерживая слезы, шептал Сундуков и все гладил его. — Как ты подрос без меня, зверь ты мой, как ты подрос без меня…
Чап застонал от пронзительного ощущения счастья; за одну эту минуту он готов был снова пройти через все свои злоключения, он так мечтал об этой минуте! В нем даже возникла надежда, что хозяин спасет его, но она погасла, потому что в голосе хозяина не услышал надежды. Да что там! Главное, хозяин был с ним рядом, и ощущение счастья не проходило.
— А сейчас ступайте, — приказал врач. — Остальное вам смотреть не нужно.
— Доктор! — в мучительном отчаянье сказал Сундуков. — Ну неужели ничего нельзя сделать?!
Врач покачал головой. Стиснув зубы, Сундуков круто повернулся к выходу и пошел из камеры. Уже в коридоре он услыхал страдающий, человеческий зов собаки, прижался лицом к промозглой стене и беззвучно затрясся.
Мимо шли санитары и удивленно переглядывались, о чем плачет здесь этот седой посторонний старик.
Комната старости
1
Флигель выходил фасадом на улицу. Назывался он строением номер два, так как назвать корпусом в свое время постеснялись — слишком уж был неказист и мал. Построили его в прошлом веке, в расчете на одно семейство. Верхний этаж занимали, вероятно, хозяева, нижний — прислуга. Теперь это были две коммунальные квартиры, населенные матерями-одиночками и одинокими стариками. Исключение составлял разве что Михаил Иванович из угловой: он проживал с дочерью Марьей Михайловной, тоже пенсионеркой, и правнуком Мишкой.
Марья Михайловна, хотя и вышла на пенсию, продолжала работать билетером в кинотеатре, что Мишке было весьма на руку. Вообще, жилось ему тут привольно. Родители его развелись и существовали где-то вдалеке, не причиняя ему никакого вреда.
Прадед и правнук чаще всего проводили время вдвоем. По утрам Мишка вкатывал в ванную кресло с дедом и лез под кран.
— Мой руки и ноги до пояса, — требовал Михаил Иванович, если был не в духе.
Мишка пускал тоненькую теплую струйку, нагибался под ней, сонно водил ладошками по плечам. Потом снимал штанишки, влезал в ванну и под той же струйкой мыл себя снизу до живота.
— Теперь переходи на личность, — следовал другой приказ.
Мишка умывал лицо.
— Зубы чистить? — спрашивал он обреченно.
— Ни к чему, — отвечал Михаил Иванович. — Все равно выпадут.
— У меня уже многие выпали. И уже есть два новеньких.
— Где? — интересовался старик.
— Вота!
Михаил Иванович заглядывал ему в рот.
— Эти почисти, — решал он.
Мишка брал зубную щетку, обмакивал в порошок и чистил. Потом вкатывал деда в комнату, спрашивал:
