— по самые дальше некуда, до гланд!
Виноградов сделал вид, что испугался:
— Он врет! Все врет! Я в глаза ему скажу…
— Ага, конечно! На очной ставке скажешь — когда мы уже все свои «поганки» выкрутим… Тогда хоть что неси — крест на пузе! А пока поскучай — мы потихоньку, помаленьку гроб тебе и заколотим…
— Что же мне делать, а?
— Садись. Пиши явку с повинной. Но чтоб по всей программе, без никаких… И завтра утром — будешь дома. Врать не стану, чистым не вылезешь теперь, но хоть до суда…
— А прокурор? Он вдруг не выпустит? — часто заморгал капитан.
— Прокурор! Ты же знаешь… Мы ему что вольем — то он и сделает. Еще ни разу не случалось, чтоб…
Виноградову надоело:
— Уймись…
— Как хочешь, — перейдя на нормальный тон, с полуслова понял его Тарасевич, — смотри, не прогадай. Ты мужик неглупый.
Владимиру Александровичу очень не хотелось возвращаться в камеру. Общение с опером было не только полезным, но и интересным, к тому же — мягкие кресла, телевизор… Можно было и насчет кофейку… Но вскоре капитан вновь мерил шагами пол своего «каземата».
Когда утром, на третий день задержания, Виноградова вывели из изолятора, он находился не в лучшей форме. Ночью плохо спал — кого-то все время таскали туда-сюда по бесконечному тюремному коридору, лязгали двери, лениво материлась охрана… Перед рассветом Владимир Александрович услышал — или ему показалось, что услышал? — долгий, отчаянный, не рассчитанный на посторонние уши женский плач: вынести его было невозможно.
Был момент, когда капитан был почти готов принять условия Тарасевича — не все, конечно, не сразу, но… Поторговаться, что-то написать не слишком существенное. Прийти к какому-то компромиссу… Господи, лишь бы вырваться из этих страшных, заляпанных колючей известью стен, пахнущих ненавистью и болью! Выключить дома свет — просто выключить свет и утонуть в мягком лоне привычного матраса…
Это скоро прошло. Как там у Шаламова? «Не верить, не просить, не надеяться» — три старых принципа, верный способ выживания российских зеков.
Ну хорошо. Первые трое суток, говорят — самые трудные, можно считать, выдержал. Дальше что? Есть семь — без предъявления обвинения. На это не часто идут, но для него, Виноградова, исключение сделают — «учитывая, что лицо может препятствовать установлению истины по делу». Но там уже — нормальная койка, белье, адвокат сколько угодно… Дальше — два месяца, потом еще до шести, потом до суда… А там уж — сколько дадут, и не обязательно зона…
Может показаться странным, но капитана как-то даже не интересовал вопрос — за что? Он лучше многих знал основополагающий принцип отечественного следствия: «Был бы человек — статья найдется!» Ребята работают грамотно, напористо, по социальному заказу — сам таким был… Ладно, тридцать два — не возраст, выйдем — разберемся.
Вопреки ожиданию, Тарасевича в кабинете не было.
— Присаживайтесь, Владимир Александрович!
Кроме знакомого по обыску «комитетчика», навстречу Виноградову поднялся мужчина средних лет, с неприметным лицом районного администратора. Заурядный облик несколько нарушался галстуком из «Вавилона» и матовым циферблатом массивного «Ролекса» на запястье. Хозяин — заместитель начальника Управления по борьбе с организованной преступностью — с сомнением смотрел, как задержанный обменялся с ними рукопожатием.
— Я не нужен больше?
— Спасибо, нет.
— Если что — позвоните по местному…
Когда в кабинете осталось двое, старший распорядился:
— Саша, нам тут чай оставили… Давайте! Не возражаете?
— Отнюдь! — Виноградов нисколько не обманулся приемом, но отчего же не воспользоваться, если предлагают… Дядечка, чувствуется, серьезный, не меньше полковника — вон как чекист Саша суетится, да и милицейские боссы так просто кому ни попадя свои кабинеты не уступают. Такие, как он, под старость предпочитают играть в либералов.
— Меня зовут Николай Николаевич…
Врет, подумал Виноградов. Точнее — конспирируется. На сто процентов — внешняя разведка или еще что-нибудь в таком духе.
— А меня — Владимир Александрович, — поклонился он, принимая от молодого чашку.
— Неужели? — рассмеялся, оценив, собеседник. — Кто бы мог подумать…
Он, полуобернувшись, взял со стола толстую папку с неподшитыми бумагами. Раскрыл:
— Точно!
Виноградов наметанным глазом оперативника разглядел протокол собственного допроса. Николай Николаевич пролистал другие следственные материалы.
— А, ерунда! — Он небрежно отложил папку. — Давайте поступим так… Я сразу же лишаю вас всяческих иллюзий, после чего предложу свой вариант, как капитану милиции Виноградову с наименьшими потерями вылезти из дерьма.
И что мы за это от капитана милиции Виноградова хотим. Как?
— Не возражаю. Некоторые сомнения, правда, вызывает начальный этап — я с последними иллюзиями расстался лет пять назад, когда на моих глазах прокурор после судебного заседания отымел адвокатессу прямо под гербом Российской Федерации. Надо, правда, признать, что это было перед седьмым ноября и оба находились в сильной степени алкогольного опьянения.
— Ладно, попробуем…
Он нажал клавишу японского диктофона.
«— Алле?
— Кругляков. Слушаю вас.
— Это я, из аэропорта говорю… Штука здесь.
— Народу… много вокруг?
— Хватает… и тут такая ситуация… Приеду — объясню.
— Номер рейса? Когда летит?
— Да тут, понимаете, может так получиться…
— Ты одно скажи — успеем?
— Должны…
— Давай тогда срочно — приезжай. Оставь кого-нибудь на всякий случай и кати сюда…»
— Узнали, Владимир Александрович?
— Генерала-покойничка — да! — запись была качественная, и хорошо поставленный баритон бывшего начальника Главка идентифицировался без труда. — А вот второй…
— Это один из его людей, неважно.
— Это не я.
— Знаю.
— Николай Николаевич… То, что вы прослушивали телефон Круглякова, — факт его личной биографии. Я с покойником со времен «Крота» не общался.
— Владимир Александрович, голубчик… Эту кассету мы изъяли при обыске. На квартире у Степаненко, на той самой квартире, где вы с ним встречались…
Глядя на изменившееся лицо Виноградова, собеседник доброжелательно улыбнулся:
— Любопытно?
— Любопытно…
— Продолжать?
Капитан молча кивнул, переваривая услышанное.
— Не буду интриговать — все, в сущности, проще, чем кажется. Мы генерала «слушали» с конца лета. А Степаненко генерала — чуть больше недели.
— Каким образом?
— Технически? Элементарно. «Жучка» повесили прямо на линию, в парадной — раз в день, как правило по вечерам, его боец приходил, «снимал» микрокассету, ставил новую…
— И вы что — не вмешивались?
— А вы бы как поступили? До поры до времени…
— Пока стрельба не началась, да?
— Ну, кто же мог подумать… Бывает! — Сожаления в голосе «Николая Николаевича» особенно не слышалось. — Так вот… Кассета с записью этого разговора — последняя. Ночью ее Степаненко прослушал — а утром генерала «хлопнули». Никаких мыслей не возникает?
Виноградов пожал плечами:
— А я тут при чем? Их проблемы…
Молодой комитетчик досадливо крякнул, но под взглядом коллеги стушевался и начал нервно собирать со стола
