внесено в законы, которые должны убийству противодействовать. Если самоубийца завершил свое деяние, он уже не подлежит наказанию, ибо преступника следует извлечь из иного мира, что привело бы, разумеется, к трудностям, но можно наказать намерение самоубийцы законным путем. Все это возможно, но Людовик XIV установил особый свод законов для дуэли. Он был неправ, и это произошло лишь для того, чтобы польстить его склонности: оскорбление Его Величества ему предложили считать преступлением. И как следствие возникло (мнение), что согласно закону убийство из-за угла и дуэль приравнены, и на это последнее было перенесено то отвращение, которое пробуждает другое. Законодатель, таким образом, дал общественному мнению моральный толчок, и оно постоянно воплощается в странах, где законы соответствуют главным принципам, проистекающим от здоровой разумности. Однако, прежде чем удастся приблизиться к подобному результату, как много еще должно пролиться крови? Нисколько, господин Варинза! Из сотни приговоренных дуэлянтов я хочу, чтобы король простил девяносто девять (из них), ибо я поступаю не по нравственным принципам, отраженным в теории, но исходя из воплотившихся на практике. Все-таки я желаю, чтобы этим принципам присягали, ибо нет никакого иного средства постепенно выкорчевать предрассудки. Если законодатель или власть по-доброму относятся к дуэли, то нельзя, чтобы военнослужащие превратили это в заслугу. И более того, если иметь мужество существовать, не будучи дуэлянтом, конечно, не должно полностью выглядеть отстраненным от этого, чтобы по возможности быть им. Сделаем мы, таким образом, вывод, что в образованном народе дуэль запрещена законами, но благодаря единичным случаям, которые более или менее редки, следует простить дуэлянтов. Знаете, господин Лакруж, что ваши предложения ни в коем случае не дурны. Я сейчас же хочу о них сообщить моему брату, Советнику парламента, который должен об этом поговорить с господином Канцлером, который (в свою очередь) должен рассказать госпоже маркизе де Ментенон, которая о сем должна поведать королю, который… не захочет об этом слышать. Шевалье, он об этом осведомлен, и мы увидим, не правда ли, мы увидим, что из этого получится[44].
Такой была беседа, к которой я прислушивался с большим вниманием. Я часто вспоминал ее вновь и вновь в Париже, где действительно господствовала эпидемия дуэлей, которая грозила гибелью целому поколению журналистов. Тем временем Франция надлежащим образом положила начало борьбы с этим обычаем, было ли это против чинопочитания, удерживающегося в Европе, против состояния ее правительств, против прекрасных и благородных обычаев, господствующих в Париже, оставлять униформу в казарме… Дуэль в своем существе несовместима с конституционным законом свободы прессы и равенства сословий. Злоупотребление, которое ограничивалось одной единственной кастой, могущее быть терпимым, прекратило свое существование, если подходило к тому, чтобы сделать выбор между его всеобщим приятием или его уничтожением. Основной постулат конституционного правления есть уважение Закона, следовательно, предписания закона против дуэли при таком правительстве невозможно было бы нарушить. Это все настолько верно, что дуэльные нравы не долго сохранялись более в Европе.
Глава VIII
Странствие Вечного Жида со времени смерти Людовика XIV Французского до сегодняшнего дня
Я знавал Париж времен Регентства; я плутал во дворце под предлогом продажи драгоценных камней. Я был знаком с некоторыми господами и дамами, великие дела коих сохранились в скандальной хронике. При всем моем личностном восприятии и наблюдении, я верю, что обнаружил одну из погрешностей историков. Частной жизни герцога Орлеанского не следует приписывать маленькие грешки парижского дворянства его времени. Принц, которому его возлюбленная в лицо и открыто заявила: После того, как бог сотворил человека, он сделал из экскрементов душу принцев и лакеев, – никто с точки зрения уважения нравов, кроме него, не мог задавать тон. Напротив, он был его носителем. Господа и дамы двора были теми, кто был вынужден выполнять предписания регента, дворец которого как центр сплочения не мог служить образцом. От одной знатной персоны я получил следующее разъяснение. Я сообщаю о нем, но все же не осмеливаюсь ее назвать, несмотря на то, что она давно мертва и погребена, и не может более этого отрицать.
Побочные браки Людовика XIV были собственно причиной необузданных распутств, которые вскрылись после его смерти. Мужчины, которые в юном возрасте находились рядом с ним, Катонами в их возрасте не были, ибо они не женились на ученицах Нинон де Ланкло, которые были бы достаточно счастливы извлечь пользу из их долга. Их дети превратили в систему то, чем упражнялись их отцы без какой-либо системы. Воздействие, которое оказывал в своей юности Людовик XIV, важнейшая суть коего была в старости утрачена, осталось после его смерти без узды. Все это разве не вымысел?[45].
Людовик XIV был виновником плохого тона, господствующего в обществе (времени) регентства, но все же это было хорошим тоном Людовика XIV. Двор с давнего времени вошел в поговорку, и по праву достойному, ибо его камердинеры соблюдали благородные приличия и утонченные нравы по сравнению с множеством высоких господ, их современников. Однако, что же такое «хороший тон» и как можно ожидать его выражения. Прежде всего, он отличается в зависимости от положения личности, и первое правило хорошего тона заключается в том, что необходимо обладать манерами своего сословия. А посему Вечный Жид должен непрестанно блуждать туда и сюда. Затем следует сказать, что хороший тон является не чем иным, как отблеском тех или иных восхвалений качеств, возбуждающих предпочтение или удивление. Лучший способ обладать видимостью этих качеств, иметь их в действительности.
Чтобы быть веселым, должно веселым быть; придворные Людовика XIV очень хорошо развлекались при дворе, поэтому они и в городе находили забаву. Привычка жить с всесильным монархом на дружеской, но не на доверительной ноге, привела тем самым к возникновению внешнего проявления такой утонченной гордыни, которую благодушные люди назвали величием, потому что оно бросается им в глаза даже без всякого внешнего выражения и потому, что оно дозволяет им верить, что великий человек разрешает им частично прикоснуться к его славе, из которой они создают такое возвышенное представление, будто она сама необходимо проистекает из своей безмерности и необходимости лишать слабых ее блеска. Утонченная гордыня лучше, чем варварская, ибо она, по меньшей мере, выявляет, что имеется навык, предрасположенность к ней, но скромная простота еще лучше, ибо она доказывает, что (у ее носителя) имеется и душа.
Люди, которые скучают, вряд ли могут обладать хорошими манерами; их духовные способности дремлют и они погружаются в состояние маниакального сна, где душа есть то, чем для тела является голод. Страсть вступить в связи с людьми высшего, чем
