class="p1">- То, что вы украли, - прошипела та.
Я недоумённо посмотрела на Марью – ещё и это?
- И что же я украла, расскажите-ка. Я-то, понимаете ли, не припомню такого факта, но вы ж лучше меня всё про меня знаете, - ну не могла я не усмехнуться, не могла.
- Уж конечно, не припомните, - она никак не могла успокоиться.
Чепец улетел под лавку, волосы всклокочены, рубаха выбилась из-под жилетика и из-под пояса юбки, косынка на шее повернулась задом наперёд. Ох, старалась, да ещё торопилась, поняла я – она ж не могла знать, когда я мы с Марьей вернёмся. И так злобно смотрит, что того и гляди – укусит. А прививок от бешенства у них тут нет, хмыкнула я про себя.
- Госпожа Трезон, извольте привести себя в приличный вид и отвечать, - сказала я, как могла сурово.
- Его высокопреосвященство повелел мне, - повела она носом.
- Что именно, позвольте узнать? Рыться в моих чулках?
Трезон поджала губу – как будто ей самой это рытьё в чулках было неприятно, но она героически с этой неприязнью боролась и победила. А тут мы.
- Его высокопреосвященство имеет сведения о том, что вы вынесли из королевской сокровищницы, - она смотрела, злобно сощурившись.
- И что же я оттуда вынесла? Носок? Чулок? Нижнюю рубашку? – я тоже умею злобно щуриться. – Ерунду вы затеяли, госпожа Трезон. Сейчас вы отойдёте от сундука, встанете к стене, и Мари посмотрит, что у вас в карманах передника, в лифе и где там ещё. Извините, я вам не доверяю.
А Марья уж всяко лучше меня знает, что было в тех сундуках, и если что-то вдруг пропадёт – увидит, и любую вещь Женевьевы у Трезонихи тоже опознает. И она вполне себе горит желанием мести – и правильно, нечего своими лапами чужие вещи трогать.
- Да, госпожа Женевьев! – с готовностью кивнула Марья.
Я думала, придётся орать, приказывать или вовсе держать Трезон, чтоб не вырывалась и позволила себя обыскать. А она только вздохнула и стояла, ловила воздух разинутым ртом, пока Марья ловко её обыскала.
- Ничего нет, госпожа Женевьев. Наверное, не нашла, что она там искала. Или не искала, а просто прикинулась, а на самом деле хотела что-то украсть сама!
- Не смей так говорить обо мне! Я не воровка! – придавлено пискнула Трезон.
- Так и я не воровка, - пожала я плечами. – Я что-то украла у вас?
И смотрю на неё, как на проштрафившегося прораба или накосячившего поставщика.
- Нет, - пробормотала та.
- Мне были предъявлены обвинения в воровстве, их подтвердил суд и у вас на руках есть приговор суда?
- Нет.
- В таком случае, то, чем вы тут сейчас занимаетесь, госпожа Трезон, называется – оговор и клевета. Мари, можно ли наказать человека за клевету?
- Да хоть за что можно, - радостно сообщила Марья. – Вы можете сказать, что у вас был какой-нибудь перстень от отца или мужа, а теперь нет, и пусть она как хочет, так и доказывает, что не виновата!
Трезон сопела и бледнела – о такой возможности она не подумала, кажется.
- Так, я вижу, вы понимаете, что клевета – оружие обоюдоострое. Вы видели меня, выходящей с мешком из королевской сокровищницы? – спросила я как могла строго.
- Нет, - прошептала та.
- Вот, а я видела, как вы рылись в моём сундуке. Вопросы? Выводы? Знаете, что-то я не уверена, что в этих благословенных местах очень строго соблюдают закон. Тут, скорее, закон будет от того, кто сильнее. Так вот, запомните. Ещё раз увижу хоть что-то подобное – пеняйте на себя. Полетите в воду, свернёте шею в лесу, или что тут ещё бывает.
О нет, я не собиралась толкать её в воду собственноручно, только напугала. Но она побледнела ещё сильнее, даже посерела, наверное – представила. И наверное, за долгую дорогу бедняга Женевьев от неё настрадалась.
- Но… но… его высокопреосвященство… он сказал мне…
Тьфу ты, ещё и барахтается. И надеется выплыть.
- Может быть, у вас есть от него бумага, от того преосвященства? – усмехнулась я. – Что-то вроде «всё, что сделано подателем сего, сделано по моему приказу и на благо государства», - так было в знаменитой книге детства, кажется?
Трезон опустила голову и теребила передник. Видимо, бумаги не было. Вот и думай – она бредит и заблуждается насчёт собственной значимости, или бумага была, но она её, скажем, потеряла, или что там ещё? Здесь эта бумага вряд ли имеет вес, а вот если возвращаться туда, откуда они все родом… впрочем, пока никто туда нас не звал.
- До его преосвященства отсюда ой как далеко, - покачала я головой. – А вода и лес близко.
Стоит, смотрит в пол. Неужели не подумала? Действовала, как привыкла? А вот.
- Пошла вон, - я кивнула ей на дверь.
Та унеслась, только её и видели.
- Давай всё это собирать, что ли? – вздохнула я и опустилась на лавку.
Почему-то разговор с Трезонихой сожрал столько сил, как никогда. Что я, с неприятными людьми раньше не разговаривала, что ли? Никогда так не было. Но сейчас прямо ноги затряслись. И такая обида навалилась – да что такое-то, почему и тут всё время нужно доказывать, что ты приличный человек? И на этом свете, и на том? Дома – что нормально строишь с соблюдением всех технологий, а здесь – что не украла какую-то ерунду из какой-то сокровищницы?
Я сидела и приходила в себя, а Марья тем временем складывала вещи обратно в сундук. Поднимала, встряхивала, аккуратно сворачивала, и укладывала. Эх, тут ведь не только водопровода нет, а и стиральной машинки тоже! Стирка руками, да? И воду греть? На посуду Пелагея греет, говорит Меланье, чтоб та не смела холодной мыть. А стирать как? Подумать страшно. Рубахи вот эти до пят – на руках? Простыни – на руках? Мыла нет, порошка нет, наматывай на валик – и вперёд? Колотить об камни, или как там оно работает? И так – всю жизнь, сколько тут её мне осталось?
На глаза снова навернулись слёзы, я проморгалась и продышалась. А Марья тем временем закончила паковать содержимое сундука.
- Готов, госпожа Женевьев. Всё на месте.
- Вот и славно,
