нужно будет завтра прийти к Милону. Он должен знать, что ты не погиб при пожаре. Иначе возникнут вопросы, куда подевались овцы и лошадь. Могут решить, что это был не несчастный случай, а поджог с целью ограбления. Нужно быть осторожными.
Я кивнул. Дойдя до дома Бахмена, я почувствовал невероятную слабость в ногах, поэтому, едва закрыв за собой дверь, я упал на лавку и снова провалился в темноту. Моего дома больше нет. И его больше нет.
13
На следующий день, закинув в голодный желудок, чтобы он не издавал слишком неприличных звуков, несколько вареных картофелин и, закусив хлебом с водой, я направился к дому старосты Милона. Я не знал, где он живет, но мне сразу же указали дорогу. Его дом особняком расположился на большой безлюдной территории, достаточно далеко от моего, на границе между Холмами и Низкогорьем. И я никогда ранее не видел настолько больших и красивых домов. Для посетителей был построен отдельный вход в небольшой домик, на котором висела табличка с большими буквами «Приемная».
Увидев меня, Милон театрально вскинул брови, захлопотал, будто встречал дорогого гостя, и пригласив в свой кабинет, закрыл дверь.
– Мальчик, ты живой? Мне уже вчера донесли, что случился страшный пожар! Твой дом сгорел дотла!
– Я спасся.
– О, слава Всевышнему! Но как же вся твоя семья, неужели они погибли?
– Да погибли.
– О, горе какое, какое горе! Я все думал о твоей семье, думал, чем бы помочь, врача искал нужного, да с врачами нынче беда. По душевным болезням не так то и просто найти. Ну, ты присаживайся, присаживайся, в ногах правды нет, – он подставил мне мягкий стул, обитый бархатной тканью, и я сел. – Ты рассказывай, как же так случилось? Думаешь, это несчастный случай? Никто не мог поджечь дом намеренно? Право, это очень странная история…
– В это время, когда случился пожар, я еще был в поле, пас овец. Не мог найти одну потерявшуюся овцу. Теперь сложнее приходится, мой пес помер.
– Ах, какая жалость, какая жалость, – закачал головой Милон, пристально уставив на меня свои круглые беспокойные глаза. – Но на пожар быстро прибежали люди, и некоторые там оставались до самой темноты, следили, чтобы огонь не перекинулся. Почему-то никто не видел там тебя и овец?
– Мне по пути встретился дядя Ладо, – ответил я, понимая, что уже начался вкрадчивый допрос, – он сказал, что мой дом горит, и что никого уже не спасти. Это было ужасно, но мне нужно было спасти стадо, иначе, увидев огонь, они все сдурели бы от страха и разбежались. Я погнал их к дому Бахмена. А там у меня просто случился ступор и я… я просто упал замертво на кровать и забылся.
– Понимаю, понимаю, это страшно потерять всю семью и дом, – запричитал он, – и я на твоем месте сам бы обезумел с горя. Ты еще хорошо держишься. А я-то, я-то валялся бы тут, прямо на полу весь в слезах, если бы со мной такое приключилось.
Милон корчил сожалеющее лицо и в тот же момент острыми глазами впивался в мои глаза, наблюдая, как коршун за добычей.
– Я не могу себя так вести. Мой отец учил меня быть сильным и не поддаваться слабостям. Моя боль – вся внутри меня, и поверьте, я очень страдаю, хоть по моему лицу вы этого можете и не увидеть, – мне показалось, что я убедил его, и он похлопал меня по плечу.
– Это правильно, все правильно. Ты мужчина, надо сдерживаться, мы же не бабы, чтобы во всю голосину реветь. Но позволь спросить, я ведь знаю, у твоего отца была лошадь, твой отец так часто бывал на базаре. Куда подевалась лошадь при пожаре?
– Лошадь?.. Она у Ладо, – я почувствовал, как краска заливает мое лицо. – Отец недавно ему одалживал. Ему надо было что-то там перевезти.
– Хм, интересно, интересно… – Милон оперся рукой на подбородок, несколько секунд что-то думал, почесывая остатки волос, обрамлявших лысину, – а разве Ладо не был в ссоре с твоим отцом? Понимаешь, многим кажется, что Милон сидит здесь, в своем большом уютном доме, да и глазом не ведет о том, что происходит в округе. Но поверь, у Милона везде есть уши! На то он и староста. Мне положено обо всем знать. Так, что же ты скажешь на это?
– Они потом помирились, – не моргнув, соврал я, и глаза Милона сцепились с моими.
– Помирились? Ну что ж, хорошо, хорошо. Все мы, бывает, ссоримся и миримся. Кхм, кхм, – притворно закашлял он, раздумывая следующий удар: я давно понял, что он не верил мне ни на каплю. – А где сам старик Бахмен? Его что-то давно не видно.
– Бахмен? Он приболел немного. Из дома не выходит, я присматриваю за ним.
– Вот как? Хорошо, что ты сказал, – расплылся он в улыбке, – надо бы его проведать, авось, помочь чем-нибудь. Все-таки он старик, один-одинешенек. А стариков нужно уважать. Старость-то всех нас ждет, если повезет дожить. Сегодня или завтра загляну к нему. Я, как понимаю, ты теперь у него будешь жить?
«Ах ты, старый козел! – со злостью подумал я. – Никто в гости к Бахмену уже несколько лет не заглядывал. Всем все равно было жив он или помер там, возле холмов. Никому из односельчан, кроме моей семьи, и дела не было, когда ветром сорвало крышу его дома, когда все его припасы на зиму завалило в погребе. Всем было все равно, а теперь…»
– Да, я пока у него буду жить, – медленно, сквозь зубы ответил я.
– Ну, это хорошо! А то куда тебя девать с хозяйством сейчас? У тебя же тетка есть, кажись? Это пока мы весточку пошлем, сколько времени пройдет… Надо, чтобы она сюда приехала, все-таки наследство у нее как-никак хорошее. Такое стадо на дороге не валяется. Вот живет человек себе и духом не чает, что раз, все наследники померли, и денежка к карману прибилась.
– Это несправедливо, – с вызовом сказал я, глядя в круглое, лоснившееся от жира лицо Милона. – Это стадо – мое наследство. Я помогал выращивать их, каждый день пас в любую погоду, и теперь их заберет какая-то родственница, которую я один раз в жизни видел?
– Дорогой мой, понимаю твое негодование, это несправедливо. В жизни много несправедливости, но таков закон. Ты подросток и не имеешь права распоряжаться имуществом отца, пока не станешь совершеннолетним. Потом, конечно, ты сможешь вытребовать у своей тетки часть каких-то денег, но, как правило, до
