Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
так называемого коллективного иммунитета – когда привито достаточно людей, так что заболевание становится довольно редким и не угрожает тем, кто по медицинским причинам, например из-за аллергии на компоненты препарата, не может от этой хвори вакцинироваться. А вот после 1998 года этот показатель рухнул аж до 80 %, а показатели заболеваемости корью, соответственно, подскочили[281]. В Европе и за ее пределами начались эпидемические вспышки, и в странах, уже какое-то время считавшихся свободными от кори, стали регистрировать новые случаи. Согласно последней оценке Всемирной организации здравоохранения, в 2018 году свыше ста сорока тысяч человек умерло от кори и ее осложнений, что особенно трагично и обидно, поскольку это болезнь, которую мы умеем предотвращать[282]. Не будет большим преувеличением сказать, что из-за научного мошенничества Уэйкфилда мир теперь гораздо опаснее – особенно для детей и других уязвимых людей, тем более в развивающихся странах.
Принятие к публикации статьи Уэйкфилда таким видным журналом, как The Lancet, станет восприниматься как одно из худших решений в истории научных изданий. Едва ли удалось бы найти более наглядный пример того, насколько надежная наука важна для благополучия общества и как система рецензирования не справилась с отсеиванием плохого исследования. Это снова возвращает нас к вопросу доверия – на сей раз доверия общества к науке. Вакцинировать своего ребенка – значит совершить активное действие, веря, что медики, считающие это безопасным, правы[283]. Если исследование в известном журнале, одобренное научными рецензентами, дает понять, что все не так, в высшей степени разумно будет принять это к сведению. Годами после той публикации люди действительно не знали, кому верить насчет вакцин. Многие не знают до сих пор[284].
Злоупотребление общественным доверием – вероятно, самый губительный аспект научного мошенничества. Люди вложили в науку очень много, включая здоровье своих детей. Мошенники же сводят это доверие на нет. Хотя в первую очередь винить, безусловно, нужно самих обманщиков, наша научная система тоже заслуживает порицания. Мало того, что самые знаменитые журналы вынуждают ученых посылать им только эффектные результаты – тем самым, в общем-то, гарантируя, что кто-то примется жульничать, дабы достичь требуемой эффектности, – часто редакторы журналов действуют с неохотой и явным сопротивлением, когда всплывают даже вполне веские доказательства каких-то нарушений[285]. Институтам тоже не избежать критики: мало того, что их расследования часто довольно вялые, мы видели случаи вроде истории Маккиарини, когда институты защищали непростительное и активно преследовали разоблачителей[286]. Естественно, человек, обвиненный в мошенничестве, должен считаться невиновным, пока не доказано обратное; лучший способ разрушить доверие – разбрасываться голословными обвинениями. Но чем дольше те, кто занимает ответственные должности, тянут резину и чем дольше каждая фальшивая статья присутствует в научной литературе, тем больше наши структуры и учреждения подводят науку – а в конечном счете и общество.
И словно от всех историй о загрязнении научной литературы, обо всех потерях, об изъязвлении доверия и даже о смертях нам еще недостаточно скверно, снова всплывает пугающая мысль: это лишь те случаи, о которых мы знаем. А вдруг мошенники, которых мы не поймали, умнее, хитрее и опаснее, чем все обсуждавшиеся в этой главе? В конце концов, многих мошенников от науки выводят на чистую воду не расследователи в мире данных или те, кто ищет в статьях поддельные изображения, а разоблачители, просто оказавшиеся в нужном месте в нужное время, чтобы заметить нечто подозрительное. Наверняка есть мошенники, избежавшие обнаружения, кто скрыл свои злодеяния более умело и состряпал поддельные научные результаты, не вызывающие никаких вопросов. Не исключено, что их мы никогда не найдем[287].
Зачем начинать погружение в многочисленные проблемы науки с мошенничества? Не должны ли эти истории, зачастую столь драматичные и огорчительные, быть кульминацией нашего путешествия в наихудшее из предлагаемого наукой? На первый взгляд это кажется естественным. Но какими бы ужасными эти случаи мошенничества ни были, то, что я буду описывать в следующей главе, в определенном смысле гораздо хуже. И хуже именно потому, что не так очевидно и заметно, как поддельные изображения или фальшивые данные. В отличие от мошенничества, представляющего собой явное, непростительное нарушение законов, по которым ведется научная деятельность, предмет нашего дальнейшего обсуждения имеет отношение к хорошим и честным научным устремлениям. Это проблема куда более тонкая, незримая и, что всего хуже, гораздо более распространенная.
Глава 4. Предвзятость
Однажды принятая гипотеза придает нам рысью зоркость по отношению ко всему, что ее подтверждает, и делает нас слепыми по отношению ко всему, что ей противоречит[288].
Артур Шопенгауэр “Мир как воля и представление” (1818)[289]
Наука… совершит самоубийство, если признает какие-то догмы.
Томас Гексли “Памятник Дарвину” (1885)[290]
В 1830–1840-х годах Сэмюэль Мортон, знаменитый американский врач и ученый, опубликовал серию богато иллюстрированных книг, содержавших его измерения сотен человеческих черепов со всего мира[291]. Его метод заключался в том, чтобы заполнить все пустоты черепа горчичными семенами (позднее – свинцовой дробью), а затем оценить, насколько крупным должен был быть мозг внутри черепа, по количеству семян или дробинок, которые удалось затолкать внутрь[292]. По результатам измерений своей коллекции он заключил, что черепа европейцев вместительнее, чем черепа азиатов, индейцев и африканцев, и предположил, что эти различия демонстрируют отличные для разных групп “умственные и нравственные способности”[293]. Книги Мортона, в которых он также обсуждал свои надуманные теории о совершенно различном происхождении разных человеческих рас, стали международной сенсацией и сыграли ключевую роль в укреплении позиций расовой теории, пытавшейся разделить людей на иерархию высших и низших групп и способствовавшей разжиганию некоторых из наижутчайших кошмаров XIX и XX столетий.
Наряду с различиями средних значений по группам Мортон предоставил изобильные данные по своим измерениям большинства черепов. Подобная степень прозрачности для того времени была нетипична и позволила будущим исследователям перепроверить его данные. В 1978 году, когда Мортона и его теории уже почти полностью позабыли, палеонтолог Стивен Джей Гулд именно это и сделал.
Мортоновский анализ черепов, писал Гулд, страдал от целого ряда неувязок. Мортон делил группы произвольно: например, сообщал результаты для некоторых подгрупп черепов белых, где каждая характеризовалась высокими средними, но не делал того же для некоторых подгрупп индейцев, тоже обладавших крупными черепами. В некоторые группы он несправедливо включал больше мужчин – а ведь у них, как мы знаем, головы больше, поскольку и тела вообще крупнее, – тем самым неправомерно увеличивая среднее.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 117
