женском зале парикмахером.
— То — то я думаю, чего это мне всё время ножницы и лак для волос мерещатся.
— Вот — вот, зацепочка, — поднял вверх указательный палец Яков Семёнович. — Я сообщу куда следует, а пока, Алексей Михайлович, отдыхайте, набирайтесь сил. Будем продолжать пить прописанные лекарственные средства, может быть, они всё же дадут какой — то эффект.
Неделя протекала утомительно медленно. Не помогали даже книги, а чёрно — белый телевизор включали раз в день, перед отбоем, разрешая посмотреть программу вечерних новостей. По — настоящему скорбные духом тупо пялились в экран с таким же видом, как я давеча изображал погруженного в кататонический ступор на приёме у завотделением. Были и с виду вроде как нормальные, и не подумаешь, что психи. Слонялся по коридорам и совсем молодой парень, лет восемнадцати. Как — то он подошёл ко мне, мы разговорились, и он по секрету поведал, что на самом дел он не больной, а всего — навсего «косит» от армии, прикидываясь шизоидом.
Не знаю уж, чем закончилась его история, но в понедельник, 24 сентября, меня выписали. А если точнее, то снова привели к завотделением, который протянул мне мою лечебную карту.
— Мы сделали всё, что могли, — глядя на меня сквозь круглые стёкла очков, чуть виновато пожал он плечами. — Там, в карте, всё описано. Память не восстановилась, но сеанс гипноза позволил хоть немного раскрыть вашу личность, а физически и психически вы — полноценный член общества. Поэтому дальше вами будут заниматься соответствующие службы.
На прощание он потряс мне руку, и я, получив обратно одежду, обувь и десятку с мелочью, был передан в распоряжение уже знакомого мне старлея.
— Куда мы? — спросил я.
— В паспортный стол.
Как и предполагал Навруцкий, вместо паспорта для начала мне выдали временный документ. Я держал в руках прямоугольный кусочек упакованной в полиэтилен бумаги с печатью и моей фотографией, той самой, сделанной в РОВД перед отправкой в психиатрическую больницу, именем, отчеством, фамилией и датой рождения. На выходе из паспортного стола старлей сказал, что, если мои родственники или какая — то важная информация по мне не появятся, то через месяц я стану обладателем полноценного паспорта гражданина СССР. В общем, будут держать в курсе. Я мысленно вздохнул: для того, чтобы получить документы, удостоверяющие личность, всего — то и понадобилось, что провести ночь в РОВД и 9 дней в психушке.
— А где я жить буду?
— Не беспокойтесь, сейчас поедем на Красносельскую, вам выделили комнату в общежитии кондитерской фабрики имени Бабаева.
— Чего? Кондитерской фабрики?!
— Скажите спасибо, что не завода «Калибр».
Не знаю, что он этим хотел сказать, видимо, в общаге «Калибра» были совсем уж невыносимые условия. Да и, если рассудить, на кондитерских фабриках в большинстве своём работают женщины, так что пьянок, драк и поножовщин там, куда меня везут, скорее всего, отродясь не видели.
— А работать где я буду? — спросил, когда мы уже подъезжали
— Там же, разнорабочим, насчёт вас уже договорились. Заодно и подъёмные выдадут, жить — то вам нужно на что — то. Пока паспорт не получите, еженедельно, по субботам вечером, вас будет навещать участковый, так что старайтесь без лишней нужды в районе 19 часов никуда не отлучаться.
Однако… Это, похоже, мне придётся по большей части таскать коробки с продукцией. В общем — то, могло быть и хуже, лишь бы не поправиться на этих конфетах. Наверняка по ходу пьесы захочется одну — другую сунуть в рот. Я, в общем — то, не сластёна, но иногда хочется побаловать себя «гормоном счастья».
Пока ехали, я незаметно пальпировал подкладку плаща. Фух, перстенёк от Примадонны, кажется, на месте.
Общежитие оказалось 3—этажным зданием красного кирпича постройки явно прошлого, то есть XIX века. Миновали вахтершу, которая, судя по строгому взгляду, в более молодые годы могла бы служить в НКВД. Далее старлей сдал меня на руки коменданту общежития Октябрине Анатольевне — строгой женщине неопределённого возраста, напоминавшей чуть помолодевшую копию соратницы Ильича Надежды Крупской, какой она предстаёт с большинства известных фотографий. Октябрина Анатольевна переписала мои данные в свой гроссбух, ознакомила с правилами проживания в общежитии, велела расписаться, сказала, что подселяет меня к какому — то Богдану Пилипенко и вручила запасной ключ от комнаты.
— А сколько стоит проживание?
— В нашем общежитии, — она сделала упор на слове «нашем», — проживание для работников бесплатное.
Эта новость меня порадовала, хоть в чём — то везёт.
Прежде, чем меня отпустить, предупредила, что завтра утром мне надлежит явиться в отдел кадров предприятия, и отправила с запиской к завхозу Антипычу, объяснив, как отыскать его каптёрку.
Антипыч взглянул на меня поверх очков, одна дужка которых была перемотана белой изолентой.
— Так — так — так, — зачастил завхоз, — с пополненьицем нас, значитца… А что, вещей при себе никаких? И ни ложки, ни кружки? Ай — яй — яй, непорядок, непорядок… Ну ничего, это дело наживное. Тем более, говоришь, тебе вроде бы обещали подъёмные выдать? Вот и купишь сразу. При общежитии имеется кухня, ежели что, одолжишь у девок сковородку яичницу пожарить или кастрюльку супчику или манную кашу сварить, но лучше тоже прикупить. А обедать будешь ходить в фабричную столовую, ну это кроме выходных, там комплексный обед стоит 50 копеек.
Одетый в чёрный халат типа того, что носил наш трудовик в бытность мою воспитанником школы — интерната, Антипыч сидел за массивным столом, перед ним лежали толстая тетрадь и перьевая ручка, рядом стояла чернильница. Как я успел заметить, большинство москвичей пользовались шариковыми ручками, но некоторые всё же предпочитали писать по старинке, обмакивая стальной наконечник в чернила, хотя в ходу были также и перьевые автоматические ручки.
Антипыч оказался в одном лице и кастеляншей (или кастеляном, если так можно выразиться), выдав мне под расписку лишь комплект постельного белья: простыню, пододеяльник, наволочку и вафельное полотенце. Со свёртком подмышкой я отправился на третий этаж. Минуя второй, услышал детский крик, а следом женский голос, на повышенных тонах отчитывавший какого «засранца». Похоже, тут и семейные обитают.
Отперев ключом хлипкий замок, который при желании можно было выбить вместе с дверью ударом ноги, я оказался в маленькой, вытянутой пеналом комнатушке. Так, похоже, мой сосед обитает на правой койке, она выглядела обжитой, а над кроватью помимо гитары висел вырванный из какого — то журнала (в памяти всплыли названия «Советский экран» и «Искусство кино») портрет Джины Лоллобриджиды. Вешалка слева от входа, прикроватные тумбочки, стол и одинокий табурет дополняли этот скудный интерьер.
Как я
