показаний по просьбе матери.
Алкоголички-матери, потерявшие истощённых сыновей, спрыгнувших с заводской трубы, в истерике бьются о надгробья детей и продолжают пить, оправдывая теперь это горем.
И богатые дамочки рвут волосы, и богатые отцы посыпают голову пеплом. Их чадо наглоталось сильнодействующих препаратов. Недосмотревшая няня уже где-то в лесу, под слоем мокрой грязи. Виновата она и, конечно, «Красная рыба».
«Красная рыба» – это ужасно и недопустимо. Но принять свою вину сложнее, чем свалить всё на символ, назвав его сектой. Единственный путь обратить «Красную рыбу» во благо – увидеть, сколько людей готовы идти под этим флагом, почему они этого хотят, постараться избавиться от причин суицидальных наклонностей или хотя бы освещать, именно почему происходят самоубийства, а не оправдывать всё призрачной, уже почти мифической «Красной рыбой». Использовать группу смерти как средство мониторинга. Даже изолировав или уничтожив создателей игры и саму игру, не получится уничтожить самоубийства как факт. Лучше держать тогда руку на пульсе.
День двадцатый, 7 сентября
От долгого сна после вечерней дозы ядов спина и бока ныли. Достаточно приятная боль. Роб встал очень раздражённым. Не умываясь и не чистя зубы, тут же вставил в них сигарету и запыхтел часто, делая глубокие затяжки. Гера не хотела просыпаться. Она куталась в одеяло и недовольно сопела, силясь спрятаться от прохладного воздуха и табачного дыма…
– Когда тебя как шлюху пользуют на работе, заставляя делать ненавистные вещи за деньги, которых тебе хватит только на еду и лечение от социотриппера, ты себя чувствуешь нормальным человеком и с пренебрежением отдаёшь, просто отдаёшь часть денег мне, надеясь, что я смогу влиться в ваши ряды и начать такую же убогую жизнь. А я просто живу, просто забираю твои деньги…
– Что?
– Я больше тебе скажу. Знаешь, зависимость от общественного мнения – нынешний бич человечества. Не наркотики, не алкоголь, не курение. Всё это херня. Причём этой хернёй они тоже пользуются. Понимаешь, о чём я? Нельзя то, нельзя это, а то общество скривит рожу в отвращении и отвернётся от тебя. О господи, общество отвернётся от меня! Да похер вообще.
Большинство людей скорее думают о том, как к их действиям отнесётся общество, нежели, что их идеи дадут им. Боятся оказаться изгоями. И ты знаешь, что это общественное мнение убило огромное количество людей? Детей! Ты даже не представляешь, сколько трупов новорожденных сейчас плывут по канализациям мира, из-за того что рождены вне брака или несовершеннолетней, или от неизвестного отца, или ещё как-нибудь это рождение жизни не согласовано с распространённым общественным мнением. Задумайся. Я же сознательно шлю всё это общество…
Он отхлебнул из бутылки и тут же закурил.
– И теперь уже общественное мнение, точнее, общественное одобрение – это желанная вещь, которую можно купить за смешное тупое блевотное действие. Засунь палец в нос и заслужишь чуточку одобрения. Чем больше у тебя одобрения, тем больше его будет в будущем, оно растёт. И если ты совершенно убог, продажен, беспринципен, то сможешь даже получить реальную прибыль от желающих пропихнуть свою дурь…
– Что случилось, Роберт? – пытался я перебить это пламя злобы.
– Дурной сон. Родители убили в утробе младшего брата, добрачного…
Последние слова он еле выговорил, засыпая и утопая в своём наркотическом бреде. Или не бреде.
Валяться в подвале я больше не мог и вышел подышать относительно свежим воздухом.
Играя со встречным ветром в футбол катящимся мусором, я беззаботно бродил вокруг вокзала. В небе тусклое солнце совсем не грело, обозначало своё присутствие серо-песочным диском. На бордюре старого тротуара еле шевелилась умирающая оса. Она медленно, но с огромным старанием протирала передними лапками свои усики, иногда безуспешно пыталась перевернуться с бока на все шесть лап. Я взял её за крылья, чтобы рассмотреть поближе. Она затанцевала в руках, выбрасывая свой тайный кинжал из стороны в сторону. Насколько совершенны эти насекомые, а осы – совершенные хищники.
Когда я зашёл в подвал и включил фонарик, меня встретили вялый мат и недовольные лица Роберта и Геры. Они сидели в обнимку на куче тряпья, облокотившись на стену. У их ног лежал пластиковый пакет, наполненный клеем, и запах от него доносился до меня. Роберт что-то бормотал. Я не стал его слушать, не мог сдержать слёз и злости, видя, как убивают себя дети, погружённые в жестокую безнадёжность мира. Я вылез на улицу, сделал несколько глубоких вздохов и пошёл прочь от ужасов городского подземелья.
Направление у меня уже давно было, а дороги мне не нужны. Я брёл, погрузившись в свои мысли, цепляя на штаны засохшие колючки и вдыхая взбудораженную мной дорожную пыль.
Через несколько часов блуждания по узким улочкам и редким оврагам я вышел к гниющей язве Алиота. Городская свалка смердела, перерабатывая отбросы города. Вороны шумно кричали в разборках за пропитание. Обходить свалку было очень далеко. Она раскинулась на десятки квадратных километров. Я пошёл напрямик.
Наслоение мусора проседало под ногами, тут же заполняясь выжимкой смрадной жидкости. Где-то на середине полигона стоял маленький киоск, похожий на моё бывшее рабочее место. Я решил не подходить близко. У входа в ларёк стояли на трясущихся ногах два пожилых человека в обносках и с бранью пытались выдернуть друг у друга из рук сетчатый мешок подгнившей картошки. Третий мужчина сидел на ободранном кресле с пафосным видом и медленно поглаживал сидящего на подлокотнике лишайного кота. Он взглянул на меня, прищурив один глаз, и казалось, смотрел мне в спину, пока я не пересёк эту страну гудящих мух и жуков, барахтающихся в помойном гнилье.
Улёгся спать в посадке около дороги под грудой наваленных веток. Это было ужасное решение, но ноги ныли от усталости, и состояние после этого ядовитого приключения последних дней было отвратительным. Трижды за ночь приходилось вставать, отжиматься и приседать, чтобы хоть немного согреться.
День двадцать первый, 8 сентября
Утром, нисколько не выспавшись, я решил попробовать остановить на дороге машину, чтоб с относительным комфортом продолжить путь. Уже через полчаса я сидел на своём рюкзаке в конце прохода в автобусе, едущем в Бенетнаш. Меня подобрал водитель пыхтящего автобуса за полцены, без места.
Люди посматривали на меня с недоверием. У некоторых на лице угадывалось отвращение, у других любопытство. Для одних я был бездомный бродяга, для других путешественник. А кто был я? Что из этого правда? Есть ли правда? Является ли правда истинной? Может быть, правда – это субъективное мнение, укладывающееся полностью в рамки личного опыта и менталитета, а истина
