Немецкие коммунисты всегда оказывали им дружескую помощь и поддержку.
А как неподдельно радовался Рихард каждому успешному выступлению нашего самодеятельного коллектива! Сколько полезных советов получили мы от него! Каждый, кто его знал, будет всю жизнь с чувством глубокой благодарности вспоминать о Рихарде Зорге – человеке, который был истинным коммунистом»[93].
Можно испытывать разные степени доверия к воспоминаниям одного коммуниста о другом, но факт остается фактом: именно Зорге был избран главой Немецкого клуба, куда входили такие же, как и он, коммунисты-эмигранты (с 1927 года он стал называться Немецким коммунистическим клубом), сотрудники разного рода советских учреждений и подразделений Коминтерна, немецких предприятий «Юнкерс» и «Фридман», функционировавших в то время в Москве – всего более 250 человек. Как следует из названия, большинство членов клуба были коммунистами, занимавшимися в кружках изучения политики, политической экономии, шахматном, музыкальном, хоровом, радио, марксистском, конечно, русского языка (до 75 процентов членов клуба не читали по-русски) и многих других. Историк военной разведки М. Алексеев замечает, что именно в московском Немецком клубе Зорге познакомился с некоторыми из своих будущих коллег по тайной службе, с которыми ему довелось работать пару лет спустя в Китае[94].
Сохранился трогательный документ, в котором наш герой в качестве активиста клуба пытается улучшить его работу (как и в ИККИ!):
«Москва, 12 апреля 1926 г.
В Краснопресненский районный комитет ВКП(б)
Дорогие товарищи!
В Немецком коммунистическом клубе недавно организован пионерский отряд немецких детей. В этой работе мы не можем обойтись без Вашей поддержки, и не только в виде указаний и отписок общего характера, но и в плане конкретной помощи.
Поэтому просим Вас, если имеется такая возможность, направить к нам товарища, хорошо знакомого с пионерской работой и владеющего немецким языком.
С коммунистическим приветом от имени НКК
Зорге»[95].
Кристина же Зорге, судя по ее воспоминаниям, была несколько шокирована резкой сменой обстановки и образа жизни. Служба в Институте марксизма-ленинизма ее в целом удовлетворяла, особенно принимая во внимание не содержание исследований, а внешний антураж: «Я получила работу в одном из крупных институтов, где готовилось новое издание трудов Маркса; моей задачей было переводить с английского фотокопии рукописей. Мой начальник, венгр, оказался, по счастью, очень внимательным человеком: дело в том, что мой английский был в то время довольно слаб… Институт размещался в великолепном старом дворце одного из великих князей. Широкая мраморная лестница с роскошными китайскими вазами на парапетах вела наверх. Мне очень нравились пышные палаты, превращенные теперь в читальные залы и библиотечные помещения. Также и… коллеги, с которыми я познакомилась, оказались очень симпатичными людьми; особенно запомнилась мне молодая, стройная, красивая русская, владевшая четырьмя языками… Во время работы не принято было вести личные разговоры, однако существовала маленькая комнатка, где всегда можно было немного отдохнуть и выкурить сигарету».
Хуже было с пострабочей обыденностью. Дикин и Стори прямо пишут, что даже в немецкой колонии в Москве Кристина за свою не утраченную склонность и привычку к нормальной бюргерской жизни получила прозвище «буржуйка»[96]. Казалось, что ее былая и, конечно, совершенно наносная увлеченность идеями пролетарской революции быстро улетучилась в стране, где эта революция свершилась, оказалась разбита в пух и прах реалиями московской жизни середины 1920-х годов. Не исключено, что Кристина, скоро потерявшая политический интерес, ради которого сюда переехал Рихард и которого он так и не утратил до конца жизни, действительно почувствовала себя в Москве чужой, ненужной и брошенной даже собственным мужем. Ее нейтральные, казалось бы, воспоминания о столичной жизни, возможно, пропитаны некоторым холодком: «В однокомнатном гостиничном номере, где мы жили с Рихардом, появлялось все больше и больше гостей, они часто приходили за полночь, приносили с собой вино и водку, лососину и икру; мы ставили на стол чай или кофе». А если вспомнить вполне обоснованные подозрения Кривицкого об обстановке подозрительности, царившей в «Люксе», где все это происходило, Кристину вполне можно понять: хорошо, когда русские с орешками только приезжают в гости, но постоянно находиться в такой обстановке могло оказаться не так просто.
Раздельная поездка в отпуск в августе – сентябре окончательно расставила все по своим местам. Вернувшись, Кристина попросила германскую визу и в октябре 1926 года получила ее. Рихард не препятствовал. Более того, к фактическому разводу он сделал жене подарок, передав ей права на принадлежавший ему в Берлине участок земли, которым, по словам Кристины, «он очень тяготился». В описании отъезда из Москвы, сделанном самой Кристиной, чувствуется смесь какой-то странной легкости с досадой, что все получилось именно так, а не иначе: «Должна ли я была ехать? Почему бы и нет? Ика не сказал мне по этому поводу ни слова: как всегда, он предоставлял мне полную свободу выбора. Поздно вечером он привез меня на вокзал, помог уладить все дела, связанные с отъездом; мы оба делали вид, что расстаемся ненадолго. Но когда поезд подошел к перрону, слезы хлынули у меня из глаз. Я знала, что это был конец нашей совместной жизни, знал это и он. Тем не менее мы переписывались, хотя и очень редко, вплоть до самой его гибели. Он ни разу даже не намекнул о своей настоящей работе, даже во время нашей короткой встречи в Берлине в 1932 году, когда мы официально расторгли наш брак, продолжавшийся пять лет, сохранив дружеские взаимоотношения»[97].
Вполне логичный конец для брака бывшей коммунистки (а была ли она такой?), а на самом деле «буржуйки» с пламенным борцом за мировую революцию – так можно подумать, глядя на историю любви Ики и Кристины со стороны. Но… так ли все это было на самом деле? Михаил Алексеев, не ссылаясь, правда, на документы, пишет, что Кристина Герлах-Зорге еще до отъезда из Москвы была завербована Четвертым управлением Штаба Красной армии и их развод с Зорге был мерой вынужденной. Демонстративная холодность, претензии к качеству жизни в Москве, раздельный отпуск – все это лишь прикрытие, создание видимого повода для отъезда из СССР и легенда для женщины, ничего якобы не знающей о работе своего мужа. На самом деле Кристина отправилась не домой, во Франкфурт, а в Лондон для выполнения задания советской военной разведки. Поручение оказалось разовым – в начале 1928 года она покинула Англию и вернулась в Германию. По крайней мере, еще в конце марта 1937 года она находилась там – в это время начальник восточного отдела разведывательного управления корпусной комиссар Федор Яковлевич Карин (настоящее имя – Тодрес Янкелевич Крутянский) сообщил начальству, что бывшая жена «Рамзая» живет в Берлине, в районе Кайзердам, под именем «фрау доктор Зорге», работает юристом в одной из местных компаний и поддерживает связь со своим бывшим мужем, находящимся на секретном
