Книга Арина Великая - Владимир Александрович Бердников

class="p">– Ну, что тут непонятного, Жорж? – гневно заговорил он, глотая слова. – Ведь мы только что приняли ужасную концепцию Ильи, мы согласились, что в основе научно-технического прогресса лежит старинная максима: «Хочешь мира – готовься к войне», иными словами, «Хочешь выжить – вооружайся». Обратите внимание, мы не можем отказаться от прогресса, ибо он повышает качество нашей жизни. Но мы почему-то склонны не замечать, что мотором прогресса является гонка вооружений, которая покоится на врождённом, то есть впечатанном в наши гены, стремлении к превосходству над потенциальным противником. Разве вы не видите, что сочетание этих обстоятельств в конце концов приведёт человечество к гибели. – Быстров безнадёжно махнул рукой: – Да мы уже стоим на краю пропасти, и каждый новый день может стать последним для цивилизации… А теперь ответьте: «Нужен ли нам этот чёртов научно-технический прогресс?»

Повисла томительная тишина.

– Послушайте, Илья, – прервал неудобную паузу Бубенцов, – приходите на дипломную работу к нам. Как вы смотрите, на наше совместное (моё с Николаем Михайловичем) руководство?

– Вы знаете, – Илью, взволнованного благосклонным отношением мэтров, распирало поделиться с ними и другими своими идеями, – у меня есть одно соображение, как усложнение грамматики примитивного языка могло привести к возникновению сознания современных людей.

– Простите, Илья, – осадил юношу Быстров, – но мне кажется, вам не стоит спешить разрабатывать гипотезы второго порядка. Сначала создайте убедительную модель возникновения примитивного языка и только после этого переходите к анализу мутного феномена, который называют сознанием. Кстати, – Быстров широко улыбнулся, – ваша брошенная вскользь мысль об использовании тёмного времени суток показалась мне тоже свежей и глубокой. Ведь язык добавлял людям для общения и планирования целых четыре часа в сутки.

– Ну так как, Илья? Согласны вы с нашим предложением? – просьба застыла на лице Юрия Ивановича.

– Разумеется, согласен! Очень даже согласен! – выпалил студент и покраснел. – Но сначала я бы хотел освоить своими руками методы молекулярной биологии. Я давно решил, что мой диплом должен быть непременно экспериментальным.

– Ну что ж, – Николай Михайлович разочарованно вздохнул, – вольному воля. Я понимаю вашу позицию. Хороший теоретик должен знать, как делается эксперимент.

– Интересный парень! – сказал Быстров, когда Илья ушёл. – Ведь я тоже читал книгу Гудолл, но не обратил должного внимания на патриотизм обезьян. Он многое объясняет в поведении людей, особенно мужчин. Даже меня не минуло это странное чувство. Что поделаешь? Наши с шимпанзе эволюционные пути разошлись не более шести миллионов лет назад. Ничтожный срок по эволюционным меркам. Так что, Жорж, придётся нам самим без помощи этого самородка разбираться с возникновением двух самых невероятных вещей на свете: языка и нашего сознания, точнее, нашего самосознания.

– Боюсь, Николя, мы потеряли талантливого паренька. Это ты всё испортил своим дурацким рассуждением о вреде прогресса, – проворчал Бубенцов.

14

Всю осень и ползимы Фёдор Яковлевич провёл в трудах по восстановлению разрушенного научхоза. Ремонтировал инфраструктуру лаборатории, готовил списки оборудования и реактивов. Всё шло должным путём, как вдруг в конце февраля 2012-го неожиданно позвонил Никифоров и потребовал немедленно явиться в его петербургский офис для серьёзного разговора. По стальным ноткам голоса хозяина Поползнев почувствовал, что над его проектом нависла какая-то угроза. Надо сказать, предчувствие не обмануло учёного.

– Фёдор Яковлевич! – начал свой разнос Никифоров. – Ты не всё мне рассказал. Более того, ты скрыл от меня – боюсь, скрыл намеренно – серьёзнейшие подводные камни твоей, та скать, авантюры.

– Григорий Александрович, я ничего от вас не скрывал. Вы же читали мой официальный отчёт, – попробовал оказать сопротивление Поползнев.

– Твой отчёт касается внутриутробного развития младенцев, но там нет ни слова об их дальнейшей судьбе.

– Младенцы были совершенно здоровыми, – залепетал Поползнев.

– Здоровыми, говоришь, – презрительно скривил рот олигарх. – А вот буквально три дня назад я случайно разговорился с одним крупным биологом, и разговор наш коснулся клонирования животных. И тот учёный сказал мне, что в этом деле генные копии наверняка окажутся хуже оригиналов. Более того, свой пессимизм тот научник подкрепил довольно вескими, как мне показалось, аргументами. Правда, я в этом деле не особенно рою, но он-то, между прочим, членкор Российской академии наук. И вот этот авторитетнейший учёный популярно заяснил мне, что клон получает свои гены от клетки взрослого организма, то есть от клетки, возникшей после длинного ряда делений в теле, та скать, оригинала. А при каждом клеточном делении в наследственном веществе якобы могут возникать как бы дефекты. Членкор назвал такие дефекты соматическими мутациями. И ещё он что-то талдычил про какой-то предел, который типа ограничивает число более-менее бездефектных клеточных делений. Выходило, что каждый клон уже с самого начала своей жизни отягощён немалым числом изъянов, и потому, когда вырастет, он будет слабее, глупее и помрёт раньше, чем организм, зачатый обычным способом. И наконец, тот крупный биолог просто сокрушил меня… просто, понимаешь ли, в пыль меня растёр, когда сказал, что знаменитая овечка Долли – первый якобы успешный клон животных – отбросила свои копыта прискорбно рано, прожив всего шесть лет, вместо обычных для овец двенадцати.

Поползнев слушал, и отчаяние охватывало его душу. Он знал эти аргументы и понимал их силу, ведь когда-то он и сам допускал, что клоны будут уступать по жизнеспособности своим единогенным родителям. «Если сейчас я не найду контраргументов, то дело моей жизни погибнет», – вот главная мысль, изводившая Фёдора Яковлевича, пока он выслушивал пространные разглагольствования Никифорова. И тут он вспомнил Илью, его весёлый нрав, умную речь, пышущее молодостью и здоровьем тело. «Нет, – успокоил себя учёный, – страхи насчёт дефектности клонов основаны не на фактах, а на наукообразных фантазиях».

– По судьбе одной овечки нельзя строить теорию, – спокойно возразил Поползнев. – Долли могла умереть от случайных, совершенно побочных причин. К тому же, насколько мне известно, клеточный материал, откуда были взяты ядра для зачатия Долли, довольно долго пролежал в морозилке, и это могло отрицательно сказаться на качестве овечьих хромосом.

– Хорошо, Фёдор Яковлевич, возможно, тот членкор не всё знает. Но почему ты скрыл от меня про мутации и про исчерпание какого-то предела?

– Соматических мутаций не стоит бояться, ибо их число весьма невелико.

– А предел? – гаркнул Никифоров.

– Речь идёт об исчерпании лимита Хейфлика на число клеточных делений в искусственных средах. Это число для клеток человека близко к 52. Однако наши клоны начинают своё развитие в особой среде – в среде яйцеклетки. Я уверен, что клеточное ядро взрослого человека, попав в яйцеклетку, восстанавливает исходную величину лимита Хейфлика.

– Возможно, ты прав, – смягчился Никифоров, – но всё-таки я бы хотел подстраховаться. Знаешь, в мире бизнеса в ходу выражение: