ни Торнстон ей не поверят? И что будет потом? Её продадут или на улицу выгонят, даром что в Афаллии рабов нет? Или от ребёнка заставят избавиться? Девочки у матушки рассказывали, есть такие средства и снадобья, что помогали от нежеланного дитя в утробе освободиться, а если на ранних сроках и с соблюдением осторожности, то, авось, не заметит никто. Только Аверил дурно становилось от мысли, чтобы вот так вот от маленького избавляться, точно он совсем-совсем никому в этом мире не нужен, как не нужна была сама Аверил после маминой смерти. Поэтому не будет она дитя убивать, пусть Герард что хочет говорит, может вышвырнуть её, словно служанку нерадивую без рекомендаций и жалованья, и забыть навеки, пусть нет у неё родителей, что замуж за кого придётся выдадут, лишь бы позор скрыть, пусть нет ни супруга, ни крыши над головой, но Аверил справится.
Как-нибудь, однако справится обязательно. И ребёнка будет любить, как мама любила её, и заботиться о нём, как только сможет, и постарается всё сделать, чтобы малыш счастлив был. И уж всяко постарается не бросать его, не оставлять одного, подобно матери за грань раньше срока сойдя.
Город оказался меньше того, где матушка Боро заведение своё держала, почти и не город, а деревня большая, местами даже с домами каменными и улицами мощёными, ровная какая-то, аккуратная. Слуги, при доме Герарда состоявшие, на ночь не оставались, все жили в городе, а в отсутствие Торнстона за безопасность дома и Аверил отвечал защитный полог, незримый, но, по словам собрата, не пропускавший никого, кроме членов ордена и тех, кому разрешён доступ на территорию. Одиночества-то Аверил не боялась и в надёжность полога верила.
Люди настораживали куда как сильнее.
Кроме госпожи Анны и Стевии, в доме кухарки, просторном, добротном и чистом, жили те её дети, кто ещё не был связан узами брака и своим хозяйством не обзавёлся. Правда, когда Стевия привела Аверил, дома были только двое младших, уже достаточно взрослые, чтобы обходиться без постоянного пригляду. Стевия сказала, что пришла с подругой, однако представлять, к облегчению Аверил, не стала и сразу проводила на второй этаж, в свою спальню. Целительница из общины оборотней тоже не задержалась, пришла ровно в назначенный час. Худощавая, молодая на вид женщина делала своё дело споро, сноровисто, лишних вопросов и впрямь не задавала, только с прищуром поглядывала на Аверил. Поначалу Аверил казалось, будто целительница смотрит на пациентку и насквозь её видит, всё-всё подмечает: и что невольница бывшая, и что в борделе побывала, и что одарена так, что иной раз думалось, точно прокляли её, и что никаких украшений, замужество подтверждающих, нет, и что сама бастард незаконный. И лишь когда Стевия целительнице заплатила из заранее выданных Торнстоном денег и проводила её до двери, Аверил сообразила, что оборотница привязку почуяла.
Поняла ли двуликая, с кем незримые узы Аверил связывают, или права Стевия и ничего подобного оборотни не видят и не чуют, что до прочего, то это только страхи, не более?
В дом Герарда девушки тоже возвращались вдвоём. Шли молча, что удивительно для Стевии, редко умолкавшей надолго. Но Аверил и не хотелось ни бесед вести, ни речи чужие слушать. Тут бы разобраться, что дальше делать. В последние дни Аверил даже на письма Герарда не отвечала, не находила в себе сил написать ему и пары пустых, ничего не значащих строчек. Не сообщать же в письме о своих подозрениях?
А теперь и неясно, что да как писать. Разве можно говорить в письме о беременности, о том, что адресат его отцом скоро станет? Или лучше обождать до личной встречи? А если Торнстон раньше обмолвится?
Или стоит сразу сбежать, пока возможно, пока Герард не вернулся и не обвинил её, что она такая же, как мать, что принесла кукушонка в подоле, а пуще того была неверна, нагуляла в отсутствие законного господина.
Дочь шлюхи и сама шлюха, а шлюхи верность хранить не умеют, только и знают, как хвостом перед другими мужиками крутить.
До высокой каменной ограды дома оставалось уже немного, когда навстречу из-за поворота дороги, тянущейся меж деревьями, вышел человек, закутанный в дорожный плащ с надвинутым низко капюшоном, направился широким шагом девушкам наперерез. Аверил, в размышления погружённая, не сразу заметила приближающегося человека. Стевия же остановилась, вынуждая замереть и Аверил, которую она под локоть держала, вскинула свободную руку. Под пальцами камеристки полыхнуло серебро сияния, но Аверил почувствовала запах родной, знакомый, словно ласкающий невесомо лицо тёплым ветерком.
— Герард?
Человек остановился, откинул капюшон, и Стевия руку опустила, недовольно поджала губы.
— А, это вы, господин.
— Иди в дом, Стевия, — велел Герард. — Я сам провожу Аверил.
Стевия отпустила Аверил, склонила голову перед хозяином и поспешила вперёд по дороге. Герард подождал, пока тонкая хрупкая фигурка не скроется за поворотом, затем шагнул вплотную к Аверил, рукой в перчатке коснулся девичьей щеки.
— Ты… вернулся, — прошептала Аверил, не зная, что сильнее всколыхнулось сейчас — радость или страх, желание обнять и поцеловать любимого или бежать прочь со всех ног, пока то хорошее, что ещё есть в её жизни, не обратилось прахом на её глазах.
— Ты не отвечала на письма, хотя Торн здесь. И он упомянул, что тебе вдруг потребовался доктор, — Герард вдохнул глубоко, всмотрелся пытливо, встревоженно в лицо девушки. — И запах изменился.
— Изменился?
— Изменился. Другим стал, словно одновременно и твой, и не совсем твой. Но тоже приятный и безумно привлекательный.
— А… Торнстон не писал, зачем мне… доктор? — с дрожью в голосе уточнила Аверил.
Осмотрела быстро дорогу — никого, только ветви деревьев качаются над головами да солнце в редкие прорехи в плотных облаках выглянуть пытается.
— Нет, — Герард обнял Аверил за талию, привлёк к себе. — Время, проведённое вдали от тебя, всё больше и больше похоже на предсмертную агонию. Я каждый день думаю, где ты, что делаешь, чем заняты твои мысли. Твой запах преследует меня, куда бы я ни пошёл… или я так хорошо воображаю его себе, что нынче он чудится мне абсолютно везде, — Герард усмехнулся, касаясь дыханием губ Аверил. — Я не могу без тебя, Аверил, не могу. Поэтому я передам Тарийскую партию Дрэйку, если он её так жаждет, или Маркусу, его наставник Дамиан высоко о нём отзывается… пусть молодое поколение получит свои возможности, а сам покину, наконец, это растреклятое княжество, заберу тебя, и
