– Я как устроюсь, обязательно тебя приглашу, – заговорила она, суетясь. – Николай должен дать тебе отпуск.
– Я на него больше не работаю, – ответил, – сегодня написал заявление на увольнение.
– А он что? – мама села рядом, сцепив руки в замок.
– Подписал, – пожал плечами.
– И все? – она склонила голову, – договаривай. Сазнова я знаю от и до. Все же столько лет прожили под одной крышей.
– Не все, – усмехнулся, – отказался от меня.
Мама тяжело вздохнула и накрыла своей рукой мою ладонь. Такая поддержка, пусть и незначительная, мне была необходима.
Мы больше ни о чем плохом старались не говорит, каждый шел словно по тонкому лезвию, когда начинал что-то спрашивать. Было видно, как подбирались слова, как аккуратно задавались уточняющие вопросы. Мы словно заново знакомились, изучили жизнь друг друга, пытаясь понять, чем каждый жил последние годы. По комнатам расходимся поздно ночью, когда за окном достаточно темно.
После наших откровений мне неспокойно, немного неприятно от того, с какой легкостью она рассказывает о мужчине, с которым будет теперь жить. Но, с другой стороны, она свободна в своем праве, свободна в выборе. Вольна делать то, что считает нужным. И мне советовала быть терпимее.
Еще с часу кручусь на кровати, пытаясь хоть как-то улечься, но мысли хороводы в голове водят, то в одну сторону, то в другую. Так что бросаю затею с отдыхом и бреду по тихому дому в сторону двери, ведущий во двор.
Решение усесться на садовые качели появляется сразу же.
Тихонько раскачиваюсь и так же медленно достаю телефон, чтобы убавить на экране яркость и погрузиться в дикость, творящуюся в моем айфоне. Отец все это время, пока я был с материю, писал сообщения и звонил. Хорошо, что после нашего последнего разговора поставил телефон на беззвучный режим, иначе бы он мешал.
Николай Антонович был в ярости, о чем свидетельствовали слова, которые он писал мне, фразы и угрозы. Еще интереснее будет завтра, когда он приедет на работу, зайдет в мой кабинет и не найдет ничего в рабочем компьютере.
Вот тогда и начнется кромешный ад, а эти угрозы – они пустые. Война наша будет впереди.
Все же возвращаюсь в дом, чтобы повторно попытать счастье и уснуть. И, что странно, выходит! Впервые за долгие годы я сплю до обеда, а просыпаюсь от того, что мать перебирает мои волосы, сидя рядом на кровати. И… как в детстве, в том далеком и беззаботном. Что даже глаза закрываю, потому что нет сил сдержать тех чувств, что меня наполняют.
– Я в обед завтра улетаю, – говорит она.
– Я могу побыть до вечера у тебя?
– Можешь. Конечно, можешь!
После позднего завтрака, мы идем на пруд, который располагается совсем недалеко. И просто слушаем стрекот кузнечиков, наблюдает за стрекозами и редкими бабочками, отгоняем от себя назойливых мух.
И кажется нет ничего лучше этого дня и вечера, когда мы вдвоем закрываем плотно окна в комнатах, куда не зайдем больше, пока проходим дом еще раз. И, я ведь не заметил ни единой фотографии, где мы все вместе. Хотя бы вдвоем.
Все либо убрано, либо снято совсем давно.
Звонок от отца приходит поздно вечером, когда я уже вытягиваюсь на кровати и слушаю, как по стеклу барабанит дождь. Мне и грустно и одиноко одновременно, тяжело оказалось столкнуться лицом к лицу с правдой, которая меня совсем не пожалела. И, так же невольно начинаешь думать о том, а какого Милане? Ведь она всегда была одна.
– Не одумался? – его язык заплетается, на фоне слышны голоса.
– Нет.
– Ну и черт с тобой! – кричит он, совсем не обращая внимания на окрики со спины, – ты хоть знаешь, что твоя жена нашла юриста? Нет? А я знаю! И этот юрист может при желании у тебя все забрать! Останешься ни с чем!
Он мерзко смеется, а я поднимаюсь на ноги.
– Ты бредишь, – говорю.
– Я? – гадко смеется, – да мы все в шоке! Резанов ищет обходные пути и думает над тем, как прикрыться теперь!
Быстро начинаю собираться, слушая бред, который несет отец. Невольно навожу шум, на который приходит мать.
– Что случилось? – спрашивает она достаточно громко, обеспокоенно смотря на меня.
– О! – раздается голос отца, – ты с ней, что ли?
Но я его больше не слушаю, подхватываю ключ, целую мать в щеку и бегу к двери.
– Марк! – окрикивает она, но я машу лишь рукой на прощание, ныряя под дождь.
Почему мне плевать и на юриста и на то, что Милка может что-то там себе забрать. Меня пугают высказывания отца в отношении этой девушки. Пугают и раздражат. Как бы ни нравилась Резанова, сколько бы между нами не было пропасти, я вдруг осознаю, что именно она самое слабое звено во всей этой цепочки. Пусть и такое ненавистное. Звено, которое держит нас всех.
Глава 14 МаркСтарался сильно не разгоняться, потому что из-за стены дождя видимость плохая, так еще и на дороге было скользко. Но что-то меня подгоняло вперед. То ли страх, то ли волнение, перемешанное со злостью.
Когда за спиной остался самый большой участок дороги, а впереди имелся крутой поворот, который мне никогда не нравился, сбавил скорость. Дождь заметно стих, поэтому впереди появилась хоть какая-то видимость. И именно в это время я совершенно неожиданно для себя увидел впереди автомобиль, который ехал без фар и каких либо опознавательный знаков.
Нахмурившись, чуть нажал на педаль газа, поворачивая руль. Глаза резко ослепил яркий свет, я как-то сразу понял, откуда он и кому принадлежат.
Выругавшись на водителя автомобиля, которого теперь не могу рассмотреть, стал тормозить, но машину занесло, потом ударило в ограждение. И все… шум в ушах, какое-то вязкое неприятное состояние и более ничего.
Когда прихожу в себя, то не могу даже открыть глаз. С превеликим трудом открываю веки и не могу пошевелиться. Голова не соображает, мыслей в ней нет, только те воспоминания, как короткий миг.
Надо мной кто-то склоняется, открывает рот, но я не слышу ни криков, ни звуков. Слабость накрывает быстро, как и головокружение, с которым меня уносит обратно. В темноту, где я смотрю на себя и девочку, что гуляет рядом со мной, улыбается и смущается. Вижу, как сижу с ней же за партой, а она смотрит на меня своими глазами, наполненными теплом. А потом в них холод и ненависть, они наполнены болью и презрением, злостью и отчаянием. И я слышу свой смех, противный, неприятный. И брошенные слова: «Неужели думаешь, что такая, как ты, может понравиться мне?», а следом перед носом ворох мелких бумажек, которые остались после порванной мною открытки, в которой мне впервые в жизни признались в любви. Они медленно падали, потом поднимались и кружились перед носом, а я все вспоминал, говорил ли мне кто-то еще те слова, что написала когда-то Милана?
