– Если вы хотите мне что-то сказать, то говорите прямо.
– Спокойней, приятель. Мы тебя любим, вот и все. И сильно переживаем. В тебя угодила пуля, ты потерял много крови, чуть не умер…
– Так к чему вы клоните? – спросил Кэм.
На несколько секунд повисла тишина, после чего все трое, как по команде, расхохотались.
– К тому, что ты и так прекрасно знаешь, – сказал Алекс. – Спасались бегством, на волосок от гибели… В такой ситуации все воспринимается обостренно, ведь так?
Кэм кивнул, взял свой бокал пива, но потом снова поставил его на стол.
– Я говорил ей это. Алекс кивнул.
– Хорошо. Я хочу сказать, хорошо, что ты это понимал, потому что…
– Конечно, я это понимал. Это она не понимала. Его братья с облегчением вздохнули.
– Ты не представляешь, как мы рады это слышать, – сказал Мэтт, – потому что, по правде говоря, нам там показалось, что…
Кэм стукнул кулаком по столу.
– Она солгала, черт бы ее побрал! Она сказала, что любит меня. В таком случае где она?
– Верно, – осторожно произнес Алекс, – но ты ведь сам только что сказал, что…
– Я никому не позволю мне лгать и оставаться при этом безнаказанным!
Его братья озадаченно переглянулись. Кэм только что сказал, что эта женщина, которую он называл Саломеей, его на самом деле не любит. А затем он сказал, что это не сойдет ей с рук.
Они оба были достаточно сообразительны, чтобы не обращать внимания Кэма на его непоследовательность. По той же причине они предпочли допить свое пиво молча.
Однажды поздно вечером, в холодную, унылую субботу, ему позвонил Эвери.
– Как дела, сынок?
Кэм по-прежнему не мог привыкнуть к новым ноткам в голосе отца, но они ему нравились. Старая пословица была верна. «Лучше поздно, чем никогда».
– Все в порядке, пап.
Это ему тоже нравилось. Думать об Эвери как о «папе».
– Что-то я тебя почти не вижу в последнее время.
– Да, пожалуй. Просто я занят.
– Сегодня мне надо пойти на одно из этих благотворительных мероприятий. Я подумал, может, ты составишь мне компанию?
– Спасибо, пап, но…
– Мы могли бы провести немного времени вместе. – Эвери неестественно рассмеялся. – Это будет концерт, Кэмерон. Я не могу туда не пойти, но как досижу до конца, я тоже не представляю. Вот если бы там был ты, тогда дело другое. Сам понимаешь – два варвара, сидящие бок о бок среди культурных людей, и все такое.
Это было так не похоже на то, что ему когда-либо говорил отец, что Кэм почувствовал, как к его горлу подступил комок.
– Твоя мать, – сказал Эвери, негромко рассмеявшись. – Твоя мать любила ходить на такие вечера.
Кэм затаил дыхание. Он еще ни разу в жизни не слышал, чтобы отец упоминал при нем о матери.
– Правда? – осторожно спросил он.
– Это из-за нее я стал жертвовать деньги на все это – Совет по искусствам, театр, музей. – Эвери прокашлялся. – Сам не знаю почему, но я много думал о твоей матери несколько последних недель. Какую гордость она бы испытала, увидев, какими взрослыми стали ты и твои братья.
– Да. – Кэм вздохнул. – Мы… я… тоже о ней думаю.
– Я невероятно, ее любил, Кэмерон. – Голос отца стал хриплым. – Так сильно, что иногда я боялся это показывать. Я знаю, что это прозвучит неправдоподобно, но…
В эту секунду Кэм против собственного желания представил себе Саломею, лежащую под ним с потемневшими от страсти глазами. Усилием воли он отогнал от себя эту картину как раз тогда, когда его отец заговорил снова.
– Ну, так что, – спросил Эвери, – как насчет сегодняшнего вечера? Если ты к этому не готов, я пойму.
– Я готов, папа.
– Отлично, сынок. Я заеду за тобой в половине седьмого.
Кэм побрился. Принял душ. Надел смокинг. Сказал себе, что провести вечер в обществе – это прекрасная мысль. Он не будет думать о Саломее. Совсем не будет – разве только для того, чтобы испытать презрение к себе за то, что он вообще когда-то думал о ней.
Она для него больше не существовала. Ее больше не было в его жизни, и ему это было абсолютно безразлично.
Их места в концертном зале, оформленном в стиле барокко, находились в середине четвертого ряда. Они одновременно раскрыли свои программки.
– «Вечер встречи с искусством», – прочитал вслух его отец и глубоко вздохнул. – Это надолго, Кэмерон. Немного одного, немного другого, и все – одинаково плохо. Речи. Выступления. Сопрано, которое будет похоже на кошачий визг; хор мальчиков, которые будут стараться петь ангельскими голосами. Фламенко в исполнении гитариста и, боже мой, кордебалет. Спасибо, что пришел, сын. Я бесконечно тебе признателен.
Кэм кивнул. Каким-то образом им с отцом удалось вытерпеть первую часть. Во время перерыва они отправились купить себе что-нибудь выпить, по пути здороваясь с самыми разными людьми, хотя его отец делал это не так активно, как в былые времена. Потом они вернулись на свои места.
Кэм устроился в кресле поудобнее. С трудом подавил зевок, когда полная женщина выводила трель, протягивая руки к полному мужчине в никудышном парике. Переложил ногу на ногу, когда другой мужчина загубил совсем неплохую игру на гитаре тем, что пытался выглядеть значительным и загадочным.
Вежливые аплодисменты гитаристу. Шорохи. Покашливания. Занавес снова поднялся; зазвучала музыка.
Кэм сложил руки на груди и прищурился, глядя, как на сцене одна за другой появляются балерины.
– Должен признать, они хорошенькие, – прошептал его отец…
А Кэм чуть не сорвался со своего места, потому что последней балериной, выбежавшей на сцену из-за кулис, была Саломея.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Должно быть, он сделал какое-то движение. Начал вставать или внезапно напрягся. Иначе отец не положил бы ему руку на плечо. – Кэмерон?
Он откинулся назад в кресле, не сводя глаз со сцены, на которой дюжина балерин выписывала изящные круги.
Он видел только одну.
Ее волосы были собраны в простой пучок. На ней была белая кружевная пачка. Щиколотки обвивали атласные ленты балетных туфель.
Он почувствовал, что у него на мгновение замерло сердце. Неужели это не сон?
Он почти чувствовал на губах вкус ее сладкой кожи. Почти видел идеальные линии ее груди, спрятанной под скромным белым кружевом. Почти слышал, как ее губы шепчут его имя.
Да, это была она, его танцовщица. Она была одета по-другому, но это была Саломея, которая двигалась по сцене, сложив руки над головой точно так же, как она это сделала в ту ночь, когда танцевала для него при свете луны.
