— Неплохо для начала, — сказала леди Сашана, немного приободрившись. — Но речь идет не о симпатичном мальчике-рабе, а о Вомистритусе.
— Моя леди, — заметил Раунснуф, чьи маленькие глазки заблестели от порыва вдохновения, — этот дворик предназначен для удовлетворения специфических клиентов, которые предпочитают страдать на публике. Вокруг есть окна, откуда любой может наслаждаться зрелищем, не будучи при этом замеченным. «Дом Плеток» учитывает и эти склонности. Можно спрятаться у окна и за пару монет заказать любое представление. И я уверен, что в Низовье полным-полно народу, который не может наскрести денег для визита на Улицу Красных Фонарей и чьи вкусы и привычки мы не в состоянии представить себе даже в самых кошмарных снах. Можно шепнуть словечко Моруту, королю нищих, и посмотреть, что из этого получится. Возможно, вам трудно поверить, но в Санктуарии живет множество людей, по сравнению с которыми Вомистритус покажется красавчиком!
Сашана глубоко вздохнула и перестала дрожать. Ее гордый подбородок снова приподнялся, но она все еще смотрела на Миртис, ища поддержки.
Миртис улыбнулась и кивнула с таким видом, что у самого Темпуса кровь застыла бы в жилах.
— Было бы неплохо, — сказала Глиссельранд, и ее низкий голос звучал на удивление рассудительно, — чтобы никого нельзя было опознать. Кроме того, Вомистритус не должен говорить со своими мучителями, а то еще он предложит им кучу денег и они его отпустят.
Раунснуф захихикал.
— А мы замажем ему рот тем самым клеем, в который влезли мы с Лемпчином, — сказал он. — И он прибудет на место, уже не в состоянии вымолвить ни слова!
— Прекрасно! — воскликнула Сашана.
— Господин Фелтерин, — продолжил Раунснуф, — мы уже несколько лет не ставили «Толстого гладиатора». Можно, мы возьмем костюмы демонов из последней сцены? Мы выждем некоторое время, потом заманим Вомистритуса под видом какого-нибудь свидания в тихое местечко — совсем как в пьесе, — внезапно нападем, свяжем, залепим ему пасть, и он ни за что не догадается, кто это над ним так пошутил! А костюмы потом сожжем, от греха подальше.
Все посмотрели на Фелтерина, но мастер молчал. На костюмы ему было наплевать. И на риск тоже. Конечно, Вомистритус рано или поздно узнает сюжет «Толстого гладиатора» и сообразит, что ему отомстили актеры, но это тоже не важно. Не может же он убить их всех! Император Терон не сможет спустить такое с рук даже своему двоюродному брату. А убийство не скроешь, о нем узнают все.
Нет, Фелтерин думал о Сашане. Если он согласится, получится, что она обрекла человека на страдания, которые, как ей кажется, пережила она сама. Возможно, ей удастся отплатить, но какой ценой? Сашана — высокородная леди, но в то же время ей пришлось пережить смерть родителей и ужасы пустыни. Не сломается ли этот нежный юный росток?
А может, он уже сломан?
Фелтерин кивнул.
— Но мы не продумали еще одну сторону, — добавил актер. — Может, Вомистритус и не сумеет доказать нашу причастность, но, насколько я могу судить, он приложит все усилия, чтобы отомстить. Мы должны пригрозить ему так, чтобы он навсегда зарекся трогать нас.
В комнате вновь наступила тишина, которую нарушило осторожное покашливание от двери. Все обернулись и увидели Лало-Живописца. Челка растрепана, а пальцы сжимают папку с эскизами декораций, которые ему не понравились, и он пришел показать новые.
— Мне кажется, я могу вам помочь, — сказал Лало.
Так вот и вышло, что в пустынном уголке парка Обещание Рая на толстого господина в платье цвета гусиного помета напали демоны. Он закричал, но его слуги перетрусили, а когда все-таки ринулись на помощь хозяину, дорогу им перекрыла когорта гладиаторов из школы Лована Вигельса. Вопли их господина вскоре прекратились, вернее, стали глуше, и слуги (которым платил не Вомистритус, а государство) взяли руки в ноги и быстро убрались подальше.
Демоны появлялись в парке не впервые. Но спустя некоторое время дамы, злоупотреблявшие кррфом, и женщины, слишком страшненькие для Улицы Красных Фонарей, все равно возвращались туда и наверстывали упущенное.
Если приглядеться, можно было заметить, что несколько вечеров подряд школьница, переодетая школьником (в «Венчании горничной»), двигалась на сцене несколько скованно. Это придало пьесе некий печальный оттенок, которого не было во время премьеры. Тема Серафины проявилась несколько ярче, чем остальные.
Можно было заметить также, но это прошло незамеченным, что некоторые жители Санктуария смотрели спектакль по несколько раз. И не появилось ни одной критической статьи.
Трудно быть Честным и Справедливым критиком. Он должен знать стандарты, по которым оценивает произведение искусства, и в то же время проникнуться его эмоциональным настроем. Он, как и режиссер, должен видеть пьесу с позиции всей аудитории.
Собственно, он и должен быть всей аудиторией одновременно.
Но зрители не просто наблюдают за ходом пьесы. Они участвуют в ней. Даже великолепно поставленная пьеса, которую никто не видел, пьесой не является. Картина, не дошедшая до зрителей, не существует даже для самого художника. Потому что цель любого вида искусства (да и всего значимого в жизни) — в общении.
Дерево, упавшее в глухом лесу, никого не тронет.
Зрители не просто приходят в театр, они приносят с собой Созерцание, Восприятие и Ответную реакцию. Зрители, которые не желают быть вовлеченными в чувства и переживания произведения, похожи на любовников, которые бревном лежат в постели и ждут, когда их начнут ублажать.
Разница — такая же, как между несчастными женщинами, шатающимися по тропинкам Обещания Рая и великолепными дамами, плывущими под атласными парусами Дома Сладострастия. Разница между куртизанкой и шлюхой.
Одним словом, зрители, не желающие играть свою роль, некомпетентны. Ничто — ни представление, ни картина, ни книга, ни музыка не затронет их сердца. А критик всегда остается со зрителями.
Короткий дождь смыл чернила с листков, уродовавших стены домов. А на внутренней стенке шкафа в одной из комнат дворца появился новый портрет. Лало-Живописец вручил его принцу Кадакитису, не пожелав выставлять его на всеобщее обозрение, поскольку безжалостная и точная кисть Лало изобразила на нем Истинную Душу обнаженного толстяка, закованного в колодки в «Доме Плеток». Принц мог показать этот портрет императору во время очередного визита Терона в Санктуарий, и тот, кто был изображен на картине, об этом знал.
Маленькую собачонку настойчиво попросили не усердствовать с фокусами во время спектакля, поскольку она оттягивала внимание зрителей на себя.
А однажды вечером, когда актеры вошли в артистическую, во всех вазах оказались букеты черных роз.
Диана МАКГОУЭНСБОР ВИНОГРАДА
По слухам, в Санктуарий вновь возрождалось былое благосостояние. Улеглась буря страха, бушевавшая со времен Чумных бунтов, поскольку враждующие группировки, раздиравшие город на части, перебили друг друга или разъехались в поисках новых военных рубежей и более выгодной в денежном вопросе работенки.
