У вещи тем меньше души, чем больше людей участвует в ее производстве221.
Зиммель, процитированный выше, и другие авторы часто отмечали, что территориальное разделение труда, привычное для модной индустрии и для ее сети поставок, ведет к тому, что одежда лишается смысла и истории. В этой главе основное внимание уделяется временны´м и пространственным атрибутам моды. Прежде всего, речь пойдет о медленной высокой моде, ассоциирующейся с мастерством, качеством и знанием. Сегодня тенденции развития модной индустрии предполагают снижение качества товаров; предполагается, что будущее за быстрой одноразовой модой, за товарами, которые производятся в удаленных странах в условиях эксплуатации дешевой рабочей силы222. Хотя быстрая мода действительно позволяет отрасли сохранить конкурентное преимущество, она также все шире рассматривается как экономически, социально и экологически ненадежная223. Последствия стратегий, которые избирают модные ретейлеры, в целом вызывают много беспокойства. Модная индустрия успешно противостоит экологической и социальной критике; факты, однако, свидетельствуют о том, что принятые в отрасли бизнес-стратегии нечистоплотны, а головокружительно быстрый цикл производства и потребления имеет долгосрочные, часто неочевидные на первый взгляд последствия. За последнее десятилетие объемы потребления одежды выросли более чем на треть, в основном за счет развития сектора дешевой быстрой моды. Соответственно, растут и объемы отходов224. Люди покупают больше, чем им нужно, а низкие цены способствуют поспешному, бездумному, а порой и бессмысленному потреблению. Чем быстрее осуществляется производственный цикл, тем больше от него вреда: глобальные производственные системы опасны для целого ряда территорий. Вспомним о хлопковых полях или потогонных мастерских, о торговых кварталах и местах захоронения отходов. В наших домах полно одежды, которую мы почти не носим. Ежегодно на свалки Великобритании вывозятся текстильные изделия, объем которых эквивалентен приблизительно трем четвертям объема покупок225. Долгосрочные последствия этих тенденций заслуживают как экономического, так и концептуального осмысления. Границы между себестоимостью, ценностью и достоинством вещей сегодня размыты. Почему мы покупаем то, что покупаем? Как мы понимаем ценность вещи? Заботимся ли мы о нашей одежде? Что обусловливает сегодня наши потребительские практики? Сознаем ли мы, что жизненный цикл вещи – ее производства, потребления и использования – стремительно ускоряется, что одежда конструируется небрежно и поспешно, а срок ее службы после покупки намеренно укорачивается? Одноразовая мода вызывает беспокойство. Вещи воспринимаются как расходный материал, они недолговечны, а потребители нетерпеливо ожидают появления следующей модели, которая в итоге редко их удовлетворяет. Мы все время голодны, все время стремимся к новым покупкам. И до тех пор пока нас соблазняет дешевая и быстро создаваемая одежда, розничные продавцы на массовом рынке будут идти по пути наименьшего сопротивления и штамповать копии дизайнерских моделей через неделю после их появления на подиуме, используя ручной труд рабочих в бедных странах и торговые площади по соседству с нами.
Беспокойство о последствиях быстрой моды стимулирует развитие двух направлений мысли и практики. Во-первых, внимание интеллектуалов и производителей все чаще обращается в сторону устойчивой моды, или экомоды226. Во-вторых, растет политический и социальный интерес к производству модной продукции посредством переработки, повторного использования и переосмысления старых вещей. Определенные группы потребителей все чаще выражают недовольство бизнес-стратегиями розничных продавцов; это означает, что люди начинают искать альтернативы напряженному и разрушительному циклу быстрой моды. Кроме того, растет интерес к «географии производства»227. Серьезную социально-экономическую значимость приобретает возрождение ремесленного мастерства. Это феномен «гораздо более сложный, чем клишированный образ мамаши из среднего класса, вяжущей крючком»: речь идет об «интуитивно сознаваемой и социально обусловленной необходимости изменить саму сущность труда»228. Вязание, к примеру, рассматривается как эффективный способ критики капитализма и эксплуататорских цепочек поставок и трудовых практик, а также как инструмент формирования альтернативных идентичностей, сообществ, способов жизни и деятельности229. Вязание часто воспринималось как индивидуальное ремесло, тесно связанное с домом, домашним хозяйством, воспитанием и заботой о семье; между тем оно обладает активистским потенциалом и в буквальном смысле связывает воедино мысли и желания, рассказывая нам увлекательные истории о текстуре, тактильности и способах ношения одежды. Вязание дает возможность привнести агентские функции, силу и творческую энергию в процесс производства одежды, поскольку оно синтезирует труд и производство, вещи и их потребление так, как это редко удается в рамках современной глобализованной индустрии моды230. Оно «создает средства и условия для воображаемого конструирования и распространения альтернативных практик бытия, предоставляет практические образцы для осмысления и осуществления изменений»231. Ремесленное модное производство уже долгое время используется в качестве социально-политического инструмента. Оно также тесно связано с гендерной историей: как утверждает Паркер, «женщины превратили шитье в бунт – им удалось создать свои собственные смыслы при помощи того, что когда-то побуждало их к самоуничижению»232. Такой «поворот к материальности» предполагает «более радостные и уважительные отношения с миром „вещей“»233. Таким образом, очень важно изучать практики, сетевые связи, смыслы и ценности, ассоциированные с любительским творчеством: это позволяет понять, как именно «культура созидателей» способствует выражению интересов и приоритетов разных социальных групп234. Так, Джилл и Лопес235 исследуют, как мы можем сообщить ценность вещам, которые «уже существуют», противопоставляя их новым и новаторским, и таким образом создают основу для альтернативных, экономически, экологически и социально более устойчивых моделей потребления.
