— Да, это трагичный конец. Но как велик соблазн… — Женщина подняла свою свободную руку и, взяв его за галстук, подтянула к себе, чуть стянув шею. Лицо Тимура приблизилось к её. Губы Ники оказались возле его губ. Так, если он поддастся и переспит с ней сегодня, то неизвестно, сбудется ли её проклятье потери интереса после первой ночи. Если она такая «спящая красавица» (спящая — в смысле с бедолагами, которых потом выбрасывает на обочину поутру), то и колдовство должен снимать истинный принц, а Тимур им не был для неё, так что на нем всё может повториться. Сворачиваемся, сегодняшний спектакль окончен. Он вновь поднял её руку и приложился губами к ней. — Так и велика моя воля, желающая доказать тебе, как уважительно и серьёзно я к тебе отношусь.
— Ах ты, динамщик! — усмехнулась Ника. Пока он лобзал её ладонь, другой она уже блуждала по внутренней стороне его бедра. К счастью, пока через брючину. Баскаев натурально ощутил возбуждение. Никуда не годится, должна возбудиться она! И сильнее, чем он. В потемках салона машины женщина манила и приравнивалась к годной для секса. За последние несколько часов это «годная — не годная» сменилось в понимании Тимура раз пять туда и обратно, породив производное «негодница». Всё, пора вскружить ей голову, чтобы отрубить подачу умностей к этим тонким устам, всегда вовремя вставляющих что-нибудь такое, что совершенно сбивает с толку.
— Ты не представляешь, как мне трудно сдерживаться, — он подался вперед сам и прильнул губами к её уху, зная, как безотказно действует горячее дыхание возле него на большинство людей. В самом деле, Ника коротко вздрогнула. Оттянув воротничок платья вниз, Тимур прошелся поцелуями до основания шеи, поглаживая опытными пальцами кожу, пробираясь под ткань, твердой рукой будоража чувствительные места под линией волос. Он оторвался от последовательных тактических ударов, создающих пробоины в броне вражеской стороны. Их глаза посмотрели на губы друг друга, но, улыбаясь, они никак не переходили к главному. Пляска примечивающихся противников продолжалась не меньше минуты. Ладонь Тимура вылезла из-под материи и, уже по ней, опустилась до талии, рванув её на себя. Коснувшись носами, они были в миллиметре от поцелуя. Грудь Ники вздымалась, пока сама она наблюдала за умелой расстановкой положений. Что не говори, а соблазнитель знал, что предвкушение соития — в любом виде, — куда острее, чем оно само. Эта неуловимость приближения, дерганность решительной неизвестности, азарт того, как раскалить и раззадорить сильнее, игра в распознавание — о, как же сладко это всё в совокупности, когда двое притираются друг к другу, ещё не знают, что будет дальше и будет ли! Губы Тимура коснулись уголка её губ и зашептали, скользя по этому участку лица: — Я позвоню тебе завтра, солнце, и учти, что ты моя. Я не потерплю соперников.
Поцелуя так и не случилось, но закрывшая за собой дверь квартиры Ника буквально свалилась с каблуков. Теперь можно было дать волю ногам — они подкашивались и дрожали. Повесив сумочку на крючок, она тихо прошла на кухню и закрылась там, чтобы не разбудить родителей. Рука сама легла на лицо, будто скрываясь от реальности. Какое же это напряжение! Как ей хотелось его… не то чтобы Тимура, и никого больше. Ей хотелось секса, которого давно не было, а рядом, совсем под боком, тот, кто может его дать, но она осознанно заводит его в такое положение, чтобы он отказывался. Чтобы и ему было несладко. Если пока ещё не очень — то потом обязательно несладко будет, даже горько, кисло и тошнотворно. Потому что она знала, что нужно таким, как он, и хотела играть по своим правилам. Что не убивало в ней женщины с земными мечтами. И ведь, подлец, знает, что сказать! Ну, какая дура не захочет услышать «ты моя»? Любая феминистка — кроме патологической лесбиянки, — одуреет от захватнических замашек красивого мужчины, обещающего ответственную власть над тобой, ласку и любовь, не исключающую нормированную, уместную брутальную грубость. Так красиво с ней говорили лишь однажды — десять с лишним лет назад. Последующие любовники были скромнее, щепетильнее, некоторые, на самом деле, стремились к отношениям, да только ей с такими их иметь не хотелось. Как тогда, так и сейчас, ей хочется красивого мужчину, который будет возбуждать её одним взглядом, одним словом приводить в экстаз и заставлять взлетать на небеса. Однако и тогда, и нынче, это всё тот же тип ловеласа, и вести себя с ними она уже научена. Она умеет взять себя в руки, сказать чувствам «нет» и смотреть дальше на мужчину, как на фаллоиметатор.
Ника встала и подошла к окну. Темный двор ничем ей не ответил, стояли только автомобили местных жителей, а тот, на котором она приехала — унесся прочь. Что-то с Тимуром не так. Он хотел от неё постели — больше такие ничего хотеть не умеют, но, когда она намекала ему на возможность, легкую и безусловную, он давал отступного. Странно это как-то. Она испробовала все кощунственные и табуированные для заядлых холостяков темы, но он не смотался через форточку под предлогом «я в туалет», не занервничал даже толком. Что ему ещё может быть от неё надо, кроме секса? Ника не верила, что стала героиней какого-то детектива, и, не подозревая о том, попала невольно в какую-то криминальную игру, но как ещё объяснить упорное ухаживание за ней того, кто по всей логике таких, как она, любить не может? В самом деле, не ради же пятерки на экзамене своему другу? Тот сам та ещё персоналия, выбьет себе пятерку не мытьём, так катанием. Ещё и заигрывать взялся, уподобившись другу… нет, тут точно что-то нечисто.
Пытаясь отвлечься от возбуждения, Ника плюнула на эти рассуждения и, дабы разрядка пришла скорее, ушла вместе со своими фантазиями о голом Баскаеве в душ.
Тимур завалился на съёмки значительно позже, чем уехал от Вероники. Он сделал крюк через свою пассию. Желание совокупления билось паром под крышкой кастрюли с кипятком, аллегорически представленными в трусах и ширинке, и этот пар пришлось спустить, чтобы не чувствовать себя отвратительнее обычного. Но как-то после первого захода он не ощутил удовлетворения, а на второй пошел с ленцой, ощущая тугую механику своих действий. Скучно как-то и, нужно заметить, что в эту ночь нынешняя девушка показалась пресноватой. Вот и наступил переломный миг, когда отношения начинают сходить на нет. Как-то быстро.
Где-то в конце коридора горел свет — ещё не все загримировались и ушли на площадку, — но Тимур не побрел здороваться, а плюхнулся на диван в холле, с развязанным галстуком, не включая света, не сидя, но и не ложась — в позе небрежно брошенного на кресло костюма, полусползшего по спинке. С ним сегодня сцен не было, он заехал так, посмотреть на процесс и перемолвиться словечком с режиссером. Свет вдруг включился сам. Проморгавшись, мужчина взглянул на включатель с нетрезвым прищуром сонного человека. У входа стоял Костя в образе своего сериального героя, не слишком отличавшегося от Кости настоящего. На носу очки, в одной руке стакан молока, в другой книжка, заложенная большим пальцем. Книжкой же был нажат включатель.
— Доброй ночи, отче, — поздоровался младший актёр и медленно пошлепал к дивану. Тимур подсобрался и подвинулся.
— Доброй, грешник. Чего не на площадке? — Костя отпил молока и, облизнув тщательно губы, осторожно присел, как будто боялся быть поглощенным диванными подушками.
