Книга Все умерли, и я завела собаку - Эмили Дин

«Познакомься с мистером Гигглом. У него ошейник со стразами и атласная подушка. Это самая дружелюбная собака в мире. Целую».

Я смотрела на присланную Рэйч фотографию. Щенок был не просто милым, он мог бы стать настоящей звездой Инстаграма. У него были огромные глаза, словно из диснеевского мультфильма, голова, склоненная набок, и мягкая золотистая шерсть. На другой фотографии девятилетняя Мими обнимала свой подарок. Глаза ее торжествующе блестели, словно говоря: «Настойчивость – вот что отделяет согласие от отказа. Разве ты не читала „Искусство заключать сделки“?»

Появление Гиггла, этого крохотного щенка, полумопса, получихуахуа, имело огромное значение. Рэйч наконец-то присоединилась к кругу семей, имеющих собак, с их упорядоченной жизнью, полными холодильниками и собачьим кормом в кухонном шкафу. Ее дом был тщательно отделанной и украшенной гаванью, куда часто приходили друзья выпить розового вина, пока их дети весело резвились в саду с Мими.

Но вспышки прежней жизни все равно случались, чтобы напомнить ей, какой большой путь она прошла. Периодически появлялся папа – словно дружелюбный старый дядюшка. С годами он не утратил привычной эксцентричности.

– Я разрежу праздничный торт Мими! – однажды предложил он, но в процессе отвлекся на книгу Мартина Эмиса.

– Папа, – мягко напомнила Рэйч, – ты оставил нож на батуте Мими. А еще ты прислонился к обогревателю, и твой джемпер уже дымится.

Мистер Гиггл помогал справляться с такими моментами – он умел устраивать полный хаос, но с непередаваемым, теплым обаянием. Он обладал добродушным стоицизмом мопса и общительной игривостью чихуахуа. Он напоминал мне мою сестру – за бесспорной привлекательностью скрывался боевой дух.

– Гиггл! – отчитывала пса Рэйчел. – Тебе здесь не место!

Гиггл обожал запрыгивать на диван и устраиваться на ее любимом месте. Он игриво кусал Рэйч и смотрел на нее с обожанием, как бойфренд, который знает, что выбрал себе девушку из другой категории.

Я так и видела, как Рэйч надевает на него шлейку с поводком, наклоняется, чтобы почесать ему животик, а он радостно высовывает розовый язычок. Я испытывала острую зависть, когда она брала с собой пакетики для уборки и закутывалась в шарф, чтобы выйти с песиком на вечернюю прогулку. Теперь она говорила на языке собаковладельцев, и у нее был определенный распорядок дня.

Гиггл был больше, чем просто собака. Он был воплощением пути в лесу, выбранного Рэйч, того самого пути, где стояла табличка: «Зона для пикника национального фонда». На моем же пути красовалась совсем другая надпись: «Опасно! Вы на территории медведей».

В двадцать лет Рэйч заигрывала с нестабильностью, но нестабильность ее была безвредной, свойственной юности, а не такой, которая удерживает тебя на поезде, когда ты уже давно проехал свою остановку. У нее было несколько романов с непостоянными художниками, но в спутники жизни она выбрала Адама, специалиста по рекламе из Манчестера, с которым было весело и который не боялся обязательств. Она и сама стала работать в рекламе, что позволило ей использовать навыки рисования, полученные еще в детстве, – а также десять тысяч часов родительской академии, посвященных изучению обаяния и шарма.

– Рэйч – такая талантливая художница, – порой сокрушалась мама. – Мне хочется, чтобы она продолжала рисовать.

Но если хочешь иметь минивэн, собачьи миски и поленья, потрескивающие в камине, то все это вряд ли найдется в жилище Ван Гога.

В день ее свадьбы я была счастлива. Мы сидели в маминой гостиной, пили шампанское и предавались предсвадебной истерике. Казалось, что Рэйч переходит Рубикон и вступает в новый мир. Чувство колоссальной утраты настигло меня гораздо позже. Мне казалось, что я лишилась руки, и мне было трудно научиться жить без нее. Я скрывала свои чувства, чтобы окружающие не обвинили меня в ревности. Но меня охватила паника ребенка, потерявшего родителей в большом супермаркете. Мир казался мне огромным и пугающим.

Обычно я сравнивала нашу близость с узами, соединявшими братьев и сестер из семей, имевших собаку. Их отношения явно были более спокойными и расслабленными. Им достаточно было поинтересоваться друг у друга, как дела. Они ограничивались общением на днях рождения и в Рождество. Возможно, жизнь гораздо проще, когда не нужно разговаривать с кем-то дважды в день, а потом хихикать в кулачок после грандиозных ссор. Даже став взрослыми, мы порой ссорились не по-детски. Мы запоминали эти ссоры, как эпизоды «Друзей»: «Когда я украла ее сиреневый джемпер», «Когда я не заварила ей чаю, и она назвала меня эгоистичной стервой, а я ее – свихнувшейся дурой», «Когда я купила ей билеты на Бой Джорджа, а она была слишком пьяной, чтобы поблагодарить, и я не отвечала на ее звонки несколько дней».

Наши отношения не изменились с детства: Рэйч оставалась голосом взрослого здравого смысла, сдерживающим мою импульсивную непредсказуемость. «Что случилось, Эм?» – спокойно спрашивала она, когда я звонила ей в слезах после скандала с бойфрендом или драмы в офисе. Она была единственным человеком, который знал, насколько хрупка и уязвима я под своей сияющей броней. В определенном смысле я играла для нее ту же роль, мгновенно бросаясь на ее защиту, стремясь исправить то, что в ее жизни пошло не так. Я была хранителем ее детской уязвимости.

Через год после свадьбы появилась Мими. Это была настоящая Рэйч в миниатюре, и она обладала тем же непокорным духом. Своих кукол она называла «Скребок» и «Долли-тупица». Иногда она переходила на театральный лексикон – этих словечек она набралась у нашей матери. «Ты украсила эту комнату ПРОСТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНО», – могла сказать она о рождественских украшениях. А про духи от нее можно было услышать нечто такое: «Твой парфюм абсолютно НЕ ИЗ МОЕГО МИРА!»

Когда люди достигают выбранной точки назначения и начинают вести жизнь, соответствующую всем традиционным запросам, то те, кто такой жизни не ведет, начинают казаться им экзотически-странными. Когда меня спрашивали: «То есть ты не хочешь иметь детей?» или «Ни с кем не встречаешься?», я понимала, что люди сомневаются в том уверенном, независимом человеке, каким мне хотелось казаться. Они не знали, что я отметаю подобные вопросы как неприятные и высокомерные.

Рэйч советовала мне не обращать внимания на все это.

– Терпеть не могу, когда люди говорят: «Я так рад, что я не такой!» – вздыхала она. – Каждый из нас всегда «такой» – никто не знает, что поджидает за углом.

Но я считала, что подобные замечания делают меня хрупкой и недостойной любви. Я смеялась над ними и переводила разговор на собеседника – это всегда было самым безопасным вариантом. Я всегда была «другой» – это была моя отличительная черта, как искривленный мизинец или неумение приходить вовремя. Печальный факт, который я предпочитаю не обсуждать. Я воспринимала собственную жизнь исключительно сквозь призму чужих ожиданий и знаков препинания. А в глазах окружающих я была безнадежно сбившейся с курса, обреченной закончить свои дни с лунными кулонами и кружкой с надписью: «Я – та самая безумная тетушка, о которой тебя всегда предупреждали!»