— И по телевизору не рекламируют! — сейчас в устах Серого это звучало как преимущество: ну как же, про хорошую вещь разве по телевизору покажут?
— Надо к старой идти. Выяснять, где монеты выкопала, — сузил глаза Хомяк.
Приятели не заметили, как оказались перед хатой бабы Любы. Это было немудрено, так как располагалась она ровно через дорогу. Дом мало чем отличался от местных хибар: два окна на улицу, три окна во двор, голубые наличники, желтая облупившаяся краска на дверях, щели между бревенчатой кладкой, образовавшиеся из-за ссыхания дерева, свежий мох, которым эти щели пытались подоткнуть. Да, еще было видно, что хозяйка имеет склонность к излишнему накопительству: поленница начиналась от забора, тянулась вдоль хаты и уходила сплошной линией до самых хозяйственных построек.
— Прышоу аб Настене пагаварыць? — крикнула женщина, едва услышав лязг защелки на дверях.
Приятели прошли в хату.
— Нет, баба Люба, — пристыженно развел руками Шульга. — Что тут говорить. Мы о другом.
— Вы, говорят, золотые монеты как-то нашли, — нетерпеливо перевел разговор непосредственно к нужной теме Хомяк.
Баба Люба внимательно всмотрелась в лица пришедших, пытаясь определить, будут ее грабить или нет. Лицо Хомяка скорей говорило о том, что грабить он готов, лицо Шульги выражало нейтральную вежливость — с таким лицом иные могут не только ограбить, но еще и расчленить ограбленного да вынести его останки в целлофановых пакетах к мусорному баку, лицо Серого светилось мальчишеским запалом: у него горели его большие уши, а на щеках пылал румянец. Поскольку все в целом лицо Серого напоминало морду доброй и глупой гориллы, а люди с такими лицами убивают редко, баба Люба решила открыться визитерам.
— Да, — сказала она коротко.
— Повезло вам, — решил развивать линию вежливого разговора Шульга.
— А где нашли? — не унимался Хомяк.
Разговаривая о таких сложных материях, как золото, баба Люба предпочитала реагировать непредсказуемо. Вместо ответа на прямой вопрос, она открыла ящик стола, подняла зеленую материю, которой было застелено дно ящика, нащупала крохотную дверцу в дне, подняла ее и выковыряла завернутый в тряпицу кругляш. Она протянула его Серому, лицо которого внушало ей больше всего доверия. Тот развернул тряпицу и убедился в том, что кругляш действительно имеет явный желтый цвет.
— Золото? — выдохнул Хомяк, глаза у которого горели.
— Золата, — подтвердила баба Люба.
— А чего это ржавчина на нем, рядом с орлом? — уточнил Шульга.
— Ну дык эта ж старае золата! — резонно ответила баба Люба.
Баба Люба отобрала монету у Серого и, пыхтя, спрятала ее в фартук: женщина была недовольна, ведь теперь золото опять придется перепрятывать. Ребятам она не доверяла, как не доверяла в принципе никому.
— А вторая где? Была же вторая! — напомнил ей Шульга.
— А втарую мне памяняли на швейную машынку и халадильник. З гораду нейкия прыязжали, хадили па хатам, мяняли, — объяснила женщина.
— Ну точно золото, — прошипел Хомяк, — если барыги на холодильник поменяли с машинкой, красная цена ему косарь.
— Баба Люба, — присел рядом с ней Шульга, — вы ведь монеты на огороде нашли?
Шульга постарался, чтобы его голос звучал так, будто он действительно вспомнил, где баба Люба нашла монеты. Кроме того, — понял Шульга, — если он сразу допустит, что монеты были найдены на огороде, женщина явно поймет, что в ее интересах показать точное место находки. Ведь, проснувшись с утра, она может найти все свои огороды перекопанными.
— Як на агародзе? — испугалась женщина. — На реке нашай! Там, дзе перагон. Ты яшчэ там кароу пасьвиу!
Шульга внимательно всматривался в ее мимику. Не было похоже, что баба Люба лгала: она слишком быстро ответила на вопрос, времени на выдумывание фальшивого места находки не было. Кроме того, говорящая как-то неестественно затормозила в конце, как будто собиралась назвать еще более точную локацию, но решила не выдавать ее.
— А где на перегоне? Слева или справа от отмели? — голосом пионера, который выспрашивает у маразматичного ветерана, с какой стороны поля было сражение при Прохоровке, выяснял Шульга.
— Я жа там белянину стирала. — Объяснила баба Люба. — Раней, як были врэмена, мыла не было. Это шчас все стираюць мылам у бадьях. А тады к раке хадили, без мыла. Ты можа и не помнишь таго урэмени.
— Баба Люба, так а где это было? Слева или справа? Когда лицом стоишь к реке? Слева? Или справа? — допытывался Шульга.
— Як тады рабили? — сама себя спрашивала баба Люба. — Брали попел у пячы, попел, это «зола» па-руску, брали попел и у чугунах яго замачывали. Палучауся таки «шчолак», як мы яго называли. Жоуценьки таки. Мы той шчолак кипяцили, адцэжывали на фартух, завертывали и з сабой на раку брали.
— А глубоко монеты лежали? — попытался вернуть контроль над разговором Шульга, но женщина уже беседовала сама с собой.
— Выливали той шчолак на бяльлё, намачывали яво и нагами так прах, прах, прах. Прах, прах, прах!
— Дурит голову старая! — зло заключил Хомяк. — Может ебни ей, Серый! — призвал он шепотом.
— Я женщин не бью, — отрезал Серый.
— Уймитесь, дундуки! — оборвал их Шульга.
— Прах, прах, прах. А як пасьциралася, несла гэта у хату, вылажывала на даску спецыяльную такую, з рэечками, закручывала па аднаму на палку — як скалка такая, роуная, без шурпин, и шрух, шрух па той даске. Уцюгоу жа не было!
— Я ей сейчас сам ебну! — повышая голос до границы слышимости старческим, тугим ухом прошипел Хомяк.
— Спокойно тебе! — урезонил его Серый. — Скажи спасибо, что хоть что-то сказала.
— Уходим, пацаны, — вполголоса обратился к приятелям Шульга. — Где перегон на Докольке, я знаю, по обеим сторонам покопаем — и слева, и справа. Уходим.
— А куды ж вы пашли! Я ж вам яшчэ пра кросны не расказала! — провожая их хитрыми глазками, запричитала старая женщина.
На улице смеркалось. Вечер в деревне отличается от вечера в городе тем, как много в этом вечере неба. Хаты превратились в темные молчаливые силуэты, деревья торчали из тьмы, как жадные, скрученные артритом руки, которые, падая в ночь, пытались хвататься за загорающиеся звезды. На западе дотлевал закат, его угли вот-вот подернутся белесой поволокой и умрут, оставив весь мир во власти созвездий да луны — настолько яркой, что в ее свете спокойно можно различить положение стрелки на наручных часах. С востока уже подступала фиолетовая ледяная тьма, а воздух гудел от комаров.
— Завтра пойдем клад искать, — обыденно, так, будто речь шла о рыбалке или походе за грибами, сказал Шульга.
— Надо лопату наточить, — предложил Серый, который чувствовал, что Шульга, как обычно, будет отдавать команды, Хомяк подремывать в сторонке, а все физические нагрузки придутся на его, Серого, долю.
