— Не понимаю, — медленно произнес Алексеус. Его гнев куда-то испарился.
Беренис помолчала, по-прежнему не сводя с сына глаз.
— Ты думаешь, я хотела, чтобы ты женился на богатой наследнице и стал еще богаче? И смог бы тягаться с отцом? Ну... отчасти — да, но основная причина другая. Я не хотела, чтобы твоя будущая жена страдала, как страдали мы. Возьми ты в жену богатую наследницу, ее собственное состояние дало бы ей силу, она была бы равной тебе во всех отношениях и в обществе. Мы — жены твоего отца — не были равными ему в его понимании. И это определяло его отношение к нам.
— Я не мой отец!
— Да, но у тебя много тех преимуществ, какие есть у него. Ты богат, красив и привлекателен, очень умен и удачлив в делах. Ты берешь от жизни все, что хочешь. Особенно, что касается женщин. Выбираешь, бросаешь. Некоторые из них, возможно, и заслуживают подобного обращения. Ведь они, несомненно, соглашались быть выбранными тобой взамен на те блага, которые ты им предоставлял. Этим женщинам плевать на твое истинное к ним отношение. Но если бы тебе встретилась другая? Когда эта девушка отказалась от огромного состояния, которое я предложила, мне стало очень жаль ее. Она собиралась отдать себя, свою красоту человеку, который женится на ней лишь из чувства долга. Ты же хотел от нее лишь секса, верно?
Какое-то время оба молчали. Потом Алексеус заговорил:
— Ты не права. Не права. Полностью, абсолютно не права.
— Да? — очень тихо, внимательно глядя на него, спросила мать.
— Да. Более не права, чем когда-либо, более не права, чем такое возможно.
— И что ты собираешься делать с этой моей неправотой?
— То, что я должен.
— Должен? Судьба освободила тебя от ответственности, от неподходящей жены, над тобой уже не довлеет долг чести.
— Ты не права. Я должен сделать это. Без сомнений и колебаний. В моей жизни нет другого смысла.
— Если так, — в глазах Беренис блеснули слезы, — поезжай за ней. И когда ты найдешь ее, передай ей мое благословение и мою безмерную благодарность.
Они посмотрели друг другу в глаза.
— Счастливого пути, — мягко сказала мать. Сын наклонился, поцеловал ее в щеку и вышел.
Вновь Алексеус не видел, не обращал внимания на прекрасную альпийскую природу, на прозрачный голубой воздух и неповторимые виды. Он думал о своей жизни, и, возможно, чистейший горный воздух позволил ему увидеть и понять все с пронзительной ясностью.
Неужели он был так слеп? Его брат, бесчувственный, безответственный молодой повеса, открыл ему глаза. Алексеус считал, что мать полностью поглощена поиском богатых невест, уверенный — это тактический шаг в войне, объявленный Беренис бросившему ее мужчине, но она заставила его увидеть правду, о которой он и не подозревал.
Со стыдом и болью Алексеус понял — он не узнал бы правды о самом себе, если бы не беременность Кэрри, если бы не эта трагедия, если бы она не разгадала его игру, если бы не оттолкнула его.
Я продолжал бы думать лишь о себе, о своем удовольствии... Продолжал бы тратить время впустую.
А ведь Судьба давала ему знаки, не будь он так самоуверен, он обратил бы на них внимание.
В день их знакомства — он же остановил машину, повинуясь неведомому импульсу. Пригласил незнакомку к себе, хотя прежде никогда так не делал. Ощущал в ее присутствии какой-то невероятный подъем. Ничего подобного он не испытывал с ее предшественницами...
Он чему-то научился у Кэрри. Чему-то важному, жизненно важному.
И я хотел не только секса, не только ее тела.
Нам было хорошо вместе. Как все просто.
Кэрри — та женщина, с которой я хотел быть. Просто быть с ней. Сидеть с ней рядом, лежать с ней рядом.
В конце концов, только это и важно. Он хотел быть с ней.
До конца своих дней. Если она согласится.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Кэрри шла по парку. Как прекрасно быть дома, говорила она себе. Чудесно вернуться в город, в котором выросла и жила. Все так знакомо. Кажется, только вчера, печальная и удрученная, она села в поезд, идущий в Лондон.
Как будто это был сон. Как будто и не уезжала.
Но на самом деле с того момента произошло множество событий, изменивших ее жизнь.
Она встретила Алексеуса Николадеуса.
Она зачала и потеряла ребенка.
Несмотря на титанические усилия, на радость от возвращения домой, на удовольствие от встреч с людьми, которых она знала всю жизнь, на то, что у нее вновь появилось будущее, Кэрри все же чувствовала — мысли, сны, мечты и призраки недавнего прошлого не отпускают ее.
Умрут ли они когда-нибудь? Так, как умерла в ней хрупкая короткая жизнь...
Но герой ее снов и наваждений никак не желал покидать ее мысли. Иногда Кэрри, словно снова ощущала на себе его взгляд и таяла, как будто это было наяву.
Лучше уж совсем ничего не чувствовать. Надо заново строить свою жизнь в родном городе.
Дом, в котором она жила раньше, давно ушел с торгов. Возможно, это и к лучшему. Иначе Кэрри еще сильней и еще больней ощущала бы утрату отца.
Она сняла квартиру, вполне доступную по цене, скромную, но комфортабельную, очень удачно расположенную.
Теперь надо собраться с силами, твердила себе Кэрри, и перестать вспоминать то, что оказалось иллюзией и миражом. Двигаться вперед, не позволяя прошлому мешать будущему.
Будущее — единственный возможный выбор.
Впереди виднелась башня с часами.
Кэрри ускорила шаг и невольно взглянула на свои простые сандалии. Туфли из тончайшей великолепной кожи остались в другой жизни, так же, как и дизайнерские платья, но сейчас ее вполне устраивал и льняной сарафан. Волосы Кэрри собрала в непритязательный пучок. Все просто, разумно и удобно.
И никаких Николадеусов. Никаких страстей, никаких желаний. Да, она не могла забыть, каким был секс с Алексеусом, но твердила себе: быть искусным в постели — далеко не главное качество мужчины.
Да, мы прекрасно проводили время — и только... Даже если бы все не закончилось так скоро и трагически, я рано или поздно наскучила бы ему.
Нет, нет и нет! Не думать о нем, не вспоминать. Только настоящее и будущее... Дверь в прошлое закрыта, заперта на замок. Навсегда. И она никогда не постучит в нее.
Алексеус снизил скорость, свернув на узкую улочку. Его нервы были предельно напряжены, и это напряжение усиливалось с каждым днем. Кажется, вечность прошла с тех пор, как он посетил пансионат в Швейцарии, с тех самых пор, как он всем существом сфокусировался на одном — найти то, что потерял. Вернуть ту, которую сам оттолкнул.
