— От слез и нервов прибывают морщины и складки. А молодость убывает. Послушай, это твое лицо и твои нервы. Нет ничего главнее. Все остальное — суета сует и томление духа. Оно пройдет, а ты останешься.
Машка придвинулась к ней и пожаловалась:
— Тебе легко говорить. А я вот думаю, что ворваться бы к этому подлецу домой и…
— Разнести там все вдребезги пополам? — спросила подруга, предлагая ей белоснежный носовой платочек с монограммой.
Та нервно хихикнула:
— В эту красоту сморкаться не стану. Поищи в комодике что-нибудь жалобное, чтобы рука поднялась.
— Послушай, ангел мой неземной, — не отступала Татьяна, копаясь в ящиках. — Давай решим, чего ты в принципе хочешь добиться — отвести душу или вернуть Сергея. Или что-то третье?
— Нет, ну душу отвести — это же сам Бог велел.
— Сколько раз повторять: отношения между мужчиной и женщиной суть шахматная партия. Засветишь доской в голову противника — и считай, ты дисквалифицирован. Более того, выказал свою душевную слабость. Машенька, родной мой человек, я тебе обещаю полную сатисфакцию. Только потерпи чуть-чуть и не изводи себя. Хорошо?
— Я постараюсь, — пообещала она и снова ударилась в слезы.
Татьяна погладила ее по голове, утерла нос огромным клетчатым платком:
— Не реви. Лучше скажи, кто для твоего Сергея авторитет в его бизнесе и такая себе путеводная, но недостижимая звезда.
Машка задумалась, даже реветь перестала, подняла глаза к потолку:
— Несомненно, Павел Леонидович.
— Какой еще Павел Леонидович?
— Господи, Тото, откуда ты свалилась? Бабченко Павел Леонидович. Он полгорода в кармане носит и полстраны в рюкзачке. Что, не знаешь? Банк «Рантье», супермаркеты эти новые по всему городу — «Колхозный рынок», «Сим-Сим».
— Этот?! — искренне удивилась Татьяна. — Слушай, нам повезло, по чистой случайности у меня есть где-то его телефончик.
Она порылась в портфеле, достала изящнейшую телефонную книжицу и принялась настукивать нужный номер.
Маша глядела на нее задумчиво и даже немного испуганно.
— Иногда мне кажется, что если я потребую динозавра, ты скажешь, что по чистой случайности у тебя завалялась пара-тройка.
— Нет, — помотала головой Тото, — с динозаврами в стране напряженка. А? Пашенька, доброе утро, это я. Нет, динозавры не нужны — нужен ты. Звоню поцеловать и узнать, как дела. Что? Полгода? Да нет, ты издеваешься. Точно? Ну-у-у, я какая… Прямо сейчас и можем встретиться, я соскучилась. Честное-пречестное. Слушай, у меня к тебе, конечно же, просьбишка: сделай мне рекомендательное письмо. То есть характеристику с места работы. Нет, Паша, трудоустраивать меня не надо — я тебе наработаю. Мне нужно письмо, как если бы уже оттрубила у тебя лет эдак пять. Ну конечно. Хорошо, через двадцать минут на углу, как обычно. Целую!
Машка вытаращила глаза.
— Однокурсник, однако, — виновато пожала плечами Татьяна.
* * *
Настроение у полковника было непривычное — умиротворенное. Как если бы родимый отдел вовремя сдал отчеты, раскрыл все преступления и внезапно возжелал работать безвозмездно — то есть даром. Плюс еще грядки окучивал в свободное от работы время — преимущественно ночами, с двух до пяти утра, ибо иного свободного времени вообще-то не наблюдалось.
Майор Барчук, как главный реалист убойного отдела и дежурный скептик, подобным чудесам не доверял. Отношения у них с шефом всегда были приличные, но воспитанный на классической литературе Николай полагал, что «минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». На самом деле ему сейчас полагалось получать по первое число и на орехи за убиенного гражданина Мурзакова А. Н. И поскольку Данила Константинович речи о нем не заводит, значит, откладывает тему напоследок. А значит, привычно тянул майор логическую цепочку, ему есть что сказать. И не стандартные трали-вали, почему отчет не сдали, а по существу. Разговоров по существу Барчук не любил — из них никогда еще не выходило ничего хорошего, это он знал по опыту.
— Ну что, — сказал Бутуз чересчур бодрым голосом докладчика, — в целом картина складывается вполне приличная. Вот тут сегодня утром генерал звонил, спрашивал, что да как. Тебя вспоминал, хвалил; намекал, что стоит подумать о каком-нибудь поощрении ко дню рождения. И он тоже сказал, что ситуация у нас на редкость неплохая, статистика, показатели — всё без ложной скромности — на уровне. И даже отдельные огрехи не портят впечатления. А куда нам без огрехов в нашей глубоко творческой работе? А?
И шеф вопросительно поглядел на Николая, будто ждал, что тот поможет ему. Но Барчук сидел, уставившись в портрет президента, молчал и жизнь начальству облегчать нисколько не собирался. Больше всего ему хотелось побыстрее отбыть обязательную программу, а потом убраться восвояси, к себе в кабинет, чтобы там на досуге поразмыслить, как выкручиваться. Что нужно будет выкручиваться, он даже и не сомневался.
В принципе, общие тезисы он мог бы набросать сейчас и за Данилу Константиновича, тоже мне — «бином Ньютона», как говаривал его любимый литературный персонаж.
Покойный Мурзаков А. Н., которого Николай давно уже про себя окрестил Мурзиком, явно интересовал кого-то там, наверху. И если до вчерашнего дня никто не грозил расформировать убойный отдел за нерасторопность и забрить всех до единого сотрудников в дворники, то даже салаге стажеру яснее ясного, что расторопность как раз и не приветствуется. А уж битый опер и подавно поймет, что сейчас полковник плавно перейдет к последней части Мерлезонского балета. О том, что покойный гражданин, одинокий и никому не интересный, зарезанный по пьянке в лесопарковой зоне, никуда не напишет жалобу на плохо проведенное следствие. Что дел и так по горло. А господин Мурзаков пускай себе покоится с миром в братской могилке, в компании таких же, как и он сам, «невостребованных жмуриков». Или что там с ними теперь делают, в век компьютерных технологий?
Николай поморщился, будто у него внезапно заболел зуб. Что ему, больше всех надо? Беда была в том, что действительно надо больше всех. И Данила Константинович тоже это знал, за что и ценил, и даже по-своему любил Барчука. Но генерала он тоже любил, по-своему. А главное, ох как не любил с ним ссориться, особенно в последний год перед выходом на пенсию. То-то, братцы, сыскное дело — штука хитрая, не всякому по плечу.
Майор елозил на стуле, будто в сиденье вбили гвоздь острием кверху.
— Этот ваш труп, как его там? Мурзаков? — небрежно спросил Данила Константинович, и Николай подумал, что актер из шефа никудышный, даже для самодеятельного театра в каком-нибудь неперспективном селе. — Заканчивайте с ним, ребятки. Что, других дел нет? Настоящих? Я уже докладывал туда, — и полковник выразительно взглянул наверх, — и даже там понимают, что к нам претензий быть не может. К нам и так каждый день люди ходят со своим горем…
«А этот, значит, уже и не человек», — подумал Барчук, но промолчал. Скучно спорить, когда наперед знаешь расклад: что тебе ответят, что ты на это возразишь и что тебе прикажут в конечном итоге. Зачем резину тянуть?
