- Есть учителя и получше моего, - хитро прищурился домовой и проводил Злату на улицу.
ГЛАВА 31. ВАСЯТКА
Занималось утро. Восток подёрнула предрассветная дымка. Край неба посветлел. Тонкий рожок месяца не торопился покидать небосклона. В воздухе витали самые сладкие утренние сны. Вдруг тишину пронзил задорный крик:
- Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!
На заборе сидел тщедушный оборвыш в грязных лохмотьях и, глядя на небо, кукарекал во всю глотку.
- Доброе утро, Васятка. Ты уже за работой? - обратился к нему домовой.
- Да, солнышко зову, а то петуха нету, позвать некому. Вдруг солнышко про нас забудет и не заглянет. Ку-ка-ре- ку!
По бессмысленно блуждающему взору и глуповатой улыбке, не сходящей с полуоткрытых губ оборванца, Злата поняла, что перед ней дурень. В ней шевельнулось невольное отвращение.
- Эй, а дурачок-то тебя видит и слышит, - Злата удивлённо обернулась к Коргоруше.
- Васятка - блаженный, Божий человек, а потому видит больше, чем другие, и больше жизнь понимает. Пойди к нему в обучение, может, и тебе истина откроется, - сказал тот.
- Вот ещё! У дурака уму-разуму учиться! - фыркнула гордячка, но домового и след простыл, зато юродивый увидел девушку и потянулся к ней. Глаза его засветились детским счастьем. Он бережно взял кукольную красавицу и посадил себе на ладонь.
- Ой! Никак ко мне радость пришла? Ты - радость.
- Ага, забава для дурака. Пусти сейчас же, - брезгливо поморщившись, попыталась вырваться Злата.
На мгновение лицо Васятки опечалилось, но в этот миг из-за горизонта показался ярко- алый краешек солнца, и веснушчатое лицо блаженного вновь озарилось широкой улыбкой.
- Услышало солнышко. Это я его позвал, но только ты никому не говори. Они не поверят. Они не знают, что кто-то его должен звать, чтобы оно светило всем.
- Ладно, солнышко позвал, а теперь хотелось бы найти что-нибудь поесть, - сказала Злата, которая отчаянно проголодалась.
- Ага, пойдём на базар, - кивнул Васятка и поковылял в сторону рыночной площади.
Увидев, с какой легкостью она может командовать этим дуралеем, Злата ободрилась, рассудив, что не будет худа, если некоторое время он ей послужит. Самой ей путешествовать было небезопасно. Бедняжка была так мала, что боялась быть раздавленной чьим-нибудь неуклюжим башмаком.
Одна нога у паренька была короче другой, и при хотьбе он сильно прихрамывал. Ветхая одежонка, казалось, вот-вот совсем разорвётся, но с его лица не сходила улыбка.
"Ещё бы ему не радоваться: дуракам счастье, - презрительно подумала Злата. - Ежели меня продаст, то и сыт будет, и наряд справит".
- Ты меня продавать несёшь? - сердито спросила она.
- Ты - радость, - вместо ответа засмеялся Васятка. Пришепётывая, он разговаривал сам с собой. Подчас в обрывках фраз Злата не могла уловить никакого смысла.
Она немного помолчала, а потом вновь прервала бессвязный лепет юродивого.
- За деньги, что ли, показывать будешь?
Васятка уставился на неё, как будто силился что-то понять, но так и не поняв, глуповато улыбнулся и пошёл дальше, продолжая бессмысленную болтовню. Злата решила, что от дурня толку всё равно не добъешься, но не опечалилась. Ей случалось выбираться из куда более серьёзных переделок, а уж дурачка она вокруг пальца обведёт. Подходя к базару, блаженный аккуратно посадил её за пазуху.
- Здесь тебя никто не увидит. Солнышко - всем на радость, а ты - кому на радость, а злым людям - на зависть. Тсс, - он прижал палец к губам.
- Так ты не хочешь на мне заработать? Как же ты раздобудешь еду? удивилась Злата.
- Люди - добрые и звери - добрые. Все добрые. Волчица свирепая деток кормит, детки ластятся: добрая волчица, добрая...
Какой-то торговец дал юродивому монетку. Васятка, приокрыв ворот рваной рубашки, показал денежку Злате, чтобы и она могла полюбоваться.
- Блестит! Глянь, блестит! - как ребёнок радовался он, вертя монету на солнце.
Злата прикинула, что этого им хватит на хлеб и похлёбку, но к её разочарованию, дуралей уже наигрался с денежкой и сунул её в руки прохожему.
- Ты что наделал? Зачем ты отдал монету? - отчитала его Злата.
Видя, что девушка рассердилась, Васятка искренне огорчился:
- Она красивая, блестит. Ты любишь, когда блестит?
- Я люблю, когда я сыта. У меня от голода в голове мутится, - ответила Злата с досадой.
Юродивый засмеялся.
- Нет, её нельзя есть. Она блестит, и всё, - он развёл руками.
Вдруг Злата вспомнила слова гномов: "Люди часто ценят вещи не по их истинной стоимости, а по цене, которую сами же и придумали". Она посмотрела на Васятку другими глазами. Вот и домовой говорил о нём уважительно. Кто знает, может быть, перед этим странным пареньком открыта тайна истинных ценностей?
Васятка не просил милостыни, он просто шёл и улыбался всему миру. В его улыбке было столько открытости и доброты, что люди сами подходили к нему и дарили гостинцы. Он принимал их а, пройдя немного, отдавал другим нищим, оставив себе, в конце концов, лишь лепёшку и яблоко.
Наконец он присел под пропылёнными придорожными кустами, опустил Злату на траву и, покрошив немного хлеба птицам, остальное выложил перед ней. Девушка отломила кусочек лепёшки и стала есть. Васятка молча смотрел на неё.
- Что же ты не ешь? Ешь, - Злата показала на лепёшку.
- Ты хорошая. Ты - радость, - в который раз повторил блаженный и тихонько засмеялся, так и не притрагиваясь к еде.
За те несколько дней, что Злата скиталась, сидя за пазухой у Васятки, она привязалась к своему странному спутнику. Они спали под звёздным небом, жили подаянием и питались милостыней, но её гордыня молчала, и впервые за долгое время хлеб был девушке сладок. Злата заставила Васятку обойти все ярмарки и балаганы, где только можно было встретить музыкантов, но всё напрасно. Однажды в бессвязном лепете юродивого Злата услышала нечто такое, что заставило её прислушаться:
- Ищешь, ищешь - не найдёшь. Где музыкант? Музыканта больше нету!
- Что ты сказал? - воскликнула Злата, но больше не добилась от Васятки ни слова.
Предсказание глубоко ранило Злату. Теперь ей некого было искать и нечего ждать. Непокорная бунтарка смирилась и таяла день ото дня. Она не переставала удивляться своему спутнику. Убогий, оборванный, полуголодный, он искренне радовался и солнцу, и дождю, а глаза его всегда сияли счастьем. Только однажды на шумной улице он вдруг чего-то испугался. Увидев деловито снующих людей с озабоченными лицами, в которых не было ни тени радости, он закрыл голову руками и застонал:
