поупражняться в писании, это придет мало-помалу, дело в том, что голова очень пострадала – никакой боли, но полное отупение. Должен сказать тебе, что, насколько я могу судить, у других случается то же самое: поработав в своей жизни какое-то время, они низведены до бессилия. В четырех стенах трудно научиться чему-нибудь хорошему, это понятно, но ведь правда, что некоторых людей нельзя выпускать на свободу как ни в чем не бывало. И вот я прихожу в полное или почти полное отчаяние, думая о себе. Может быть… может быть, в деревне я действительно вылечусь на время.
Работа шла хорошо – последняя картина с ветвями в цвету, – ты увидишь, что это, возможно, лучшая моя вещь, над которой я трудился терпеливее всего, написанная спокойно и более уверенными мазками. А на следующий день издох как скотина. Это нелегко понять, но, увы, все так и есть. Мне все же очень хочется вновь взяться за работу, но Гоген, хоть он и крепок, тоже в отчаянии, не зная, сможет ли продолжать. Мы часто видим, как такое случается с художниками. Мой бедный брат, принимай вещи такими, каковы они есть, и не расстраивайся из-за меня: знание того, что ты хорошо управляешь своим домом, подбодрит и поддержит меня больше, чем ты думаешь. Может быть, после испытаний и для меня настанут ясные дни. А пока что я пошлю тебе картины, уже скоро.
Расселл также написал мне; думаю, это хорошо, что я написал ему, – пусть не забывает нас. Ты же, со своей стороны, тоже упоминай о нем время от времени, чтобы люди знали: хотя он работает в уединении, это славный малый, – и я думаю, он произведет на свет хорошие вещи, вроде тех, к примеру, что раньше встречались в Англии. Он тысячу раз прав, что слегка отгородился от всех.
Передавай горячий привет семейству Писсарро; позже я спокойно прочту твои письма и завтра или послезавтра надеюсь написать тебе снова.
863. Br. 1990: 864, CL: 629. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, вторник, 29 апреля 1890
Дорогой Тео,
до этого дня я не мог написать тебе, но в последнее время мне стало чуть лучше, и я решил без промедления пожелать, по случаю твоего дня рождения[342], счастливого года тебе, жене и ребенку. Прошу также принять разнообразные картины, которые я посылаю тебе, вместе с благодарностью за твою доброту – без тебя я был бы совсем несчастен.
Как ты увидишь, большей частью это картины по работам Милле. Они не предназначены для глаз публики, может быть, рано или поздно ты подаришь что-нибудь нашим сестрам. Но для начала ты отберешь для себя то, что захочешь, сколько захочешь, все это полностью в твоем распоряжении. Если найдешь другие работы старых и современных художников, с которых можно писать, вышли мне на днях.
Остального очень мало, я не мог работать два месяца и сильно запаздываю. Мне представляется, что ты сочтешь лучшими из всех оливы под розовым небом и горы; первая будет хорошей парой к оливам под желтым небом. Что до портрета арлезианки, ты знаешь, что я обещал одну копию другу Гогену, и ты должен проследить, чтобы он ее получил. Кипарисы предназначены для г-на Орье. Я бы переписал их, сделав слой краски не таким толстым, но времени нет.
Нужно промывать их много раз холодной водой, а когда толстый слой краски просохнет, наложить густой лак: тогда черные цвета не будут грязными, после того как испарится масло. Сейчас мне совершенно необходимы краски, часть их ты можешь взять у Танги, если он в стесненных обстоятельствах или если это будет ему приятно. Но само собой, они не должны быть дороже, чем у других.
Вот список нужных мне красок:
12 – цинковые белила, 3 – кобальт, 5 – поль-веронез
Большие 1 – краплак
тюбики. 1 – изумрудная зелень, 4 – хром 1, 2 – хром 2
1 – свинцовый сурик, 2 – ультрамарин
Затем (это уже у Тассе) 2 тюбика средних размеров с гераниевым лаком.
Ты окажешь мне большую услугу, если пришлешь хотя бы половину как можно скорее, поскольку я потерял много времени.
Затем мне нужны 6 хорьковых кистей и 7 метров холста, или даже 10.
Что сказать тебе о том, как прошли два месяца? Ничего хорошего, я печален и раздражен сильнее, чем могу это выразить, и уже не понимаю, что со мной.
Заказ на краски несколько обременителен – половины я подожду, если так удобнее для тебя.
Во время болезни я написал по памяти несколько небольших картин, которые ты увидишь позже, воспоминания о севере, а сейчас я заканчиваю работу над уголком освещенного солнцем луга, который, по-моему, вышел довольно сильным. Вскоре ты увидишь его.
Г-н Пейрон уехал, и я еще не прочел твоих писем, но знаю, что они пришли. С его стороны было очень любезно сообщить тебе о моем положении; сам я не знаю, что делать и думать, но очень хочу покинуть это заведение. Это не должно тебя удивлять, нет нужды говорить что-то еще.
Мне пришли также письма от наших, но у меня еще не хватает смелости прочесть их – такую меланхолию ощущаю я в себе.
Попроси г-на Орье не писать больше статей о моей живописи, растолкуй как следует, что прежде всего он ошибается на мой счет, и затем, я так подавлен горем, что не могу выносить никакой публичности. Писание картин меня отвлекает, но слышать разговоры о них для меня тяжелее, чем он думает. Как поживает Бернар? Раз у некоторых картин есть копии, можешь, если хочешь, устроить с ним обмен: какая-нибудь из его первоклассных вещей будет прекрасно смотреться в твоей коллекции. Я заболел в то время, как писал миндальное дерево в цвету. Как ты понимаешь, я написал бы и другие деревья в цвету, если бы мог продолжать работу. Сейчас деревьев в цвету почти уже нет, мне воистину не повезло. Да, надо попробовать выбраться отсюда, но куда направиться? Не думаю, что можно чувствовать себя до такой степени запертым, до такой степени узником в заведениях, где не притворяются, что оставляют тебе свободу, – например, в Шарантоне или Монтверге.
Если будешь писать домой, передай им горячий привет от меня и скажи, что я часто думаю о них.
Крепко жму руку тебе и Йо. Остаюсь
всегда твой Винсент
Прошу, пришли мне фигуры, которые ты найдешь среди моих старых рисунков, я намерен переделать картину с обедающими крестьянами, где есть эффект света от лампы. Это полотно сейчас, должно быть, совершенно черное, и, возможно, я смог бы полностью переделать его по памяти. Главное, пришли мне сборщиц и копателей, если они еще есть.
Затем, если ты хочешь, я переделаю старую башню в Нюэнене и хижину. Думаю, если они все еще у тебя, я смог бы сделать из них по памяти кое-что получше.
865. Br. 1990: 866, CL: 630. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, четверг, 1 мая 1890, или около этой даты
Дорогой брат,
сегодня вернулся господин Пейрон, я прочел твои сердечные письма, а также письма из дома, отчего мне стало лучше – я ощутил некоторый прилив энергии или, скорее, желание выбраться из состояния подавленности, в котором нахожусь. Очень благодарен тебе за офорты, ты выбрал именно те, которые нравились мне уже давно, – Давид, Лазарь, Самаритянка и большой офорт с раненым, – присовокупив к ним слепца и еще один крохотный офорт, такой загадочный, что я испытываю страх и не желаю даже знать, что это такое. Этот «Маленький золотых дел мастер»[343] никогда не встречался мне. Но Лазарь, Лазарь! Сегодня рано утром я посмотрел на него и вспомнил не только то, что говорит о нем Шарль Блан, но и то, что он действительно не говорит всего.
Прискорбно, что здешние обитатели слишком любопытны, болтливы и невежественны по части живописи, так что я не могу заниматься своим ремеслом. В любом случае можно заметить, что мы с тобой пытались идти в том же направлении, что и некоторые другие, также непонятые и горько разочарованные обстоятельствами.
Если ты отправишься в Монпелье, то увидишь, что я говорю правду.
Сейчас, скорее, ты предлагаешь, а я соглашаюсь вернуться на север.
У меня
