лошади и выискивали клочок сена, грызли кору деревьев. Екатерининская — одна из лучших улиц чистенького веселого Севастополя — стала похожа на какой-то караван-сарай самого низкого разряда.* * *
С утра следующего дня стали проходить на погрузку воинские части, это была кавалерия или «ездящая пехота» на телегах и тачанках. Части проходили спокойно, не останавливались, не растягивались; их встречали, видимо, специально выделенные офицеры и провожали прямо к пристаням.
Пока проходил поток беженцев, я не отходил далеко от дома, но в этот день я с целой компанией ребят уже прогуливался около Графской пристани. В середине дня на Нахимовскую площадь вдруг въехал большой отряд донских казаков и, хотя они были, как и все белые, в английском обмундировании, но у этих почти у всех были нашиты красные и синие лампасы. Кое-где мелькали цветные фуражки — это оказались остатки гвардейских Казачьего и Атаманского полков Донского корпуса. Они выстроились у памятника Нахимову большим каре и спешились. В середину вышел казачий генерал и обратился к ним с небольшой речью. Судя по тому, что до нас донеслось (мы стояли у гостиницы Киста), смысл этой речи был следующий: «Мы покидаем Родину, быть может, навсегда, кто хочет, может оставаться». После этого послышались команды, и казаки стали расседлывать лошадей, снимать вьюки и строиться в стороне пешей колонной. Человек пятнадцать, наоборот, сели верхом, взяли по несколько лошадей в повод и медленно поехали прочь — это были остающиеся.
Мы подошли ближе, казаки прощались с конями, и один старый вахмистр, обнимая своего мерина, со слезами просил нас взять его и передать в хорошие руки. Но что мы могли сделать, когда у всех нас не было никакого хозяйства, где могла бы понадобилась лошадь. Вскоре казаки двинулись к Графской, там в это время уже подошли военные катера с большими баркасами на буксире. Они приняли казаков и повезли на рейд, где стояла уйма транспортов и военных кораблей.
К вечеру того же дня в город вошел большой отряд «цветных», как их называли, войск. Это были сливки Белой армии — части корпуса генерала Кутепова: в своем подавляющем большинстве солдаты этого корпуса были добровольцами, и среди рядовых чинов этих полков можно было увидеть офицеров самого высокого ранга. Командный состав в них назначался самим командующим по реальным способностям кандидатов.
Корпус состоял из нескольких дивизий, носивших имя их первых организаторов и командиров и различавшихся цветом погон. Потому их и стали называть «цветными». Кроме того, здесь была и игра слов: во французской армии почти официально цветными назывались африканские и индокитайские части, которые считались ударными и по-особому бесстрашными.
Корниловцы носили малиново-черный погон и череп с костями на левом рукаве; марковцы имели черный погон; алексеевцы — черно-белый, дроздовцы — малиновый. Добровольно поступившие в корпус, кроме того, на левом рукаве носили трехцветный шеврон. Это действительно были отборные части и дрались они и отчаянно, и со знанием дела. Хотя они считались пехотными войсками, я не видел ни одного спешенного солдата, все ехали либо в тачанках, либо верхом.
Улицы снова заполнились лошадьми, главная сутолока на этот раз была не у пристаней, туда не торопились, а около ресторанов и кафе, которые в то время в центре Севастополя находились чуть ли не в каждом доме. Народ обстрелянный, добровольцы знали, что неприятель еще далеко, и самым спокойным образом заполняли эти заведения. Ночью они погрузились на пароходы, и утром опять севастопольские улицы стали пустынными; бродили только несчастные голодные лошади. На пристанях тоже никого не было, только на Графской стояли два-три катера, собиравшие редких отставших.
Около полудня мимо нашего дома прошел со свитой Врангель. Он был в черкеске, папахе и мягких кавказских сапогах, с ним шел один пожилой генерал, несколько офицеров и с десяток текинцев личной охраны. Так он прошел по пустынным улицам (по всему городскому кольцу — Нахимовский проспект — Большая Морская — Екатерининская), по-видимому прощаясь с городом, Крымом и всей Россией, в полной тишине и молчании.
Наконец, Врангель свернул к пристани, сел в катер и отправился на крейсер «Генерал Корнилов». Посадка на суда окончилась…
Большевикам не противостояло больше ни одной боеспособной части.
* * *
С момента «амбаркации» белых власть в городе приняла группа местных общественных деятелей во главе с присяжным поверенным Кнорусом. Эта группа с помощью небольшого отряда рабочей милиции, которой белые оставили несколько десятков винтовок, должна была поддерживать в городе порядок до прихода советских войск. Глава группы — Кнорус — был какой-то странной личностью, появлявшейся на сцене при каждой смене власти, а этих смен, как мы видели, с 1917 года было немало. Как только междуцарствие кончалось, так и Кнорус впадал в небытие.
Поддержание порядка было чисто фиктивным: к вечеру первого же дня «безвластия» загорелся большой военный склад на Портовой улице, пожар никто не тушил, но казенное добро и разнообразные продукты очень усердно растаскивались, начиная с английского обмундирования и консервов и кончая спиртом. Не забывали даже арбузы!
Из тюрем были выпущены все заключенные; политические — по вполне понятной причине — смена власти, а уголовные, как ни странно, по той же причине. Предполагалось, что, так как уголовные преступления есть «пережиток» капиталистического строя и вызываются исключительно капитализмом, то с приходом советской власти вся уголовная братия примется за честный труд и поведет праведный образ жизни. Так мы и жили, ожидая лучшего.
Ночью на Соборной улице, в квартале между женской гимназией и штабом крепости, загорелся дом Ророга. Оказалось, что Ророг, старый военный, не выдержал позора, полил квартиру керосином, убил жену, детей, поджег дом и застрелился сам.
В городе было тихо, трамваи не ходили, автомашин не было, извозчики исчезли, магазины и рестораны заперты, функционировал только базар, и то ограниченно, так как крестьян из пригородных деревень не было. Бухта была пуста, белые увели все посудины, которые могли держаться на воде, оставались только мелкие шлюпки и ялики, которые изредка курсировали между Северной стороной и городом. На улицах нет-нет показывался рабочий милиционер с красной повязкой на рукаве и винтовкой за
