лице его появилось удивленное выражение.
– Да, но это повлечет за собой катастрофу! – воскликнул барсук. – Японская рабочая сила… Торговля будет подорвана!
– Плевать! Все люди обладают одним и тем же телесным устройством и испытывают одинаковую потребность в пище. Если кули способен пустить тебя по миру тем, что ухитряется прожить в Японии, довольствуясь одной миской риса в день, то самое лучшее для тебя – отправиться в Японию и купить эту миску. Тем самым ты пустишь по миру кули, который, как я полагаю, будет к этому времени разъезжать в твоем «роллс-ройсе» по Лондону.
– Но ведь цивилизации будет нанесен смертельный удар! Снижение уровня жизни…
– Вздор! Уровень жизни кули только повысится. Если в честном соревновании выяснится, что он не хуже, а то и лучше тебя, – ну, так дай ему Бог удачи. Именно он нам и нужен. Что до цивилизации – сам посмотри, чего она стоит.
– Это приведет к революции в экономике!
– А ты предпочел бы череду Армагеддонов? Ничего по-настоящему ценного, о мой барсук, этот мир пока еще не получал задаром.
– А похоже, – вдруг согласился барсук, – мысль действительно стоящая.
– Наконец-то ты понял. Оставь человека при его пустяковой трагедии, раз уж она ему так по душе, и обрати свои взоры к двумстам пятидесяти тысячам прочих животных. Они, за несколькими незначительными исключениями, обладают хотя бы политическим здравомыслием. Выбор-то ведь самый простой: муравей или гусь, – и все, что следует сделать нашему Королю, когда он вернется к людям, это втолковать им, что иного выбора нет.
Барсук, завзятый противник всех и всяческих преувеличений, напористо возразил:
– Прости, – сказал он, – но утверждать, что человеку остается выбирать только между муравьем и гусем, значит, смешивать понятия. Во-первых, человек ни в того ни в другого превратиться не может, а во-вторых, муравьи, как нам известно, отнюдь не считают свою долю несчастной.
Мерлин мгновенно отразил аргумент противника:
– Ничего похожего я и не утверждал. Не придирайся к словам. Реально всякому виду предоставляется лишь две возможности: либо следовать собственному эволюционному пути, либо исчезнуть. Муравьи сделали выбор между муравьиным существованием и вымиранием, так же как гуси – между гибелью и жизнью, свойственной гусям. Дело же не в том, что муравьи заблуждаются, а гуси нет. Муравьизм хорош для муравьев, гусизм – для гусей. Точно так же и человеку предстоит выбирать между человечностью и вымиранием. А человечность в значительной мере определяется разумностью решения той самой проблемы силы, на которую мы пытались взглянуть глазами иных существ. Вот что Королю следует попытаться довести до сознания людей.
Архимед кашлянул и спросил:
– Извини, пожалуйста, хозяин, но если с прозорливостью у тебя сегодня все в порядке, не мог бы ты сказать, удастся это Королю или нет?
Мерлин поскреб в затылке и протер очки.
– В конечном итоге – удастся, – сказал он после долгой паузы. – В этом я уверен. Иначе вся раса сгинет подобно американским вяхирям, каковые, должен добавить, численностью весьма и весьма превосходили человека и однако же вымерли в конце девятнадцатого столетия за какую-то дюжину лет. Но произойдет ли это в его время или позднее – для меня дело темное. Главная трудность, когда живешь назад, а думаешь вперед, состоит в том, что начинаешь путаться в настоящем. Это еще одна причина, по которой многие из нас предпочитают ударяться в абстракции.
Престарелый джентльмен сложил ладони на животе, вытянул к огню ноги и, обуреваемый мыслями о нелегкости своего положения во времени, принялся цитировать одного из своих любимейших авторов.
– «Я смотрел, – цитировал он, – как разыгрывается у меня на глазах история смертных, принадлежавших к самым различным народам… королевы и короли, императоры и республиканцы, патриции и плебеи проносились передо мной в обратном порядке… Время хлынуло вспять, разворачивая потрясающие картины. Великие люди гибли, не успев завоевать себе славы. Королей свергали некоронованными. Нерон и Борджиа, Кромвель, Асквит и иезуиты вкушали вечное бесчестье и лишь затем принимались его зарабатывать. Моя родная страна растаяла в Британии варваров, Византия – в Риме, Венеция – в Аквилее венетов, Эллада – в неисчислимых блуждающих племенах. Падали, и лишь затем наносились удары».
Тишину, наступившую вслед за воссозданием этой впечатляющей картины, нарушил козел, вернувшийся к прежней теме.
– Что ты там ни говори, – сказал козел, – а вид у него несчастный.
В первый раз после возвращения Короля звери пригляделись к нему, и в комнате повисло молчание.
15
Король, так и сидевший с пером в руках, смотрел на зверей. Перо он держал, сам того не сознавая, – то был последний оставшийся у него кусочек прекрасного. Он защищался им от зверей, словно оружием, способным удержать их на расстоянии.
– Никуда возвращаться я не намерен, – сказал он. – Вам придется подыскать другого вола, чтобы тянуть вашу лямку. Зачем вы меня вернули? Почему я должен умирать за людей, о которых вы сами говорите с таким презрением? Ведь среди них меня ожидает смерть. Люди глупы и свирепы – это слишком верно. Каких только горестей не натерпелся я от них, кроме разве что смерти. Неужели вы полагаете, что они прислушаются к слову мудрости, что тупица поймет его и отбросит оружие? Нет, он убьет меня за это слово – убьет, как муравьи убили бы альбиноса.
И Мерлин, – воскликнул он, – я боюсь смерти, потому что пожить мне так и не удалось! У меня не было собственной жизни, не было времени, чтобы проникнуться красотой. Я только-только начал ее замечать. Ты показал мне красоту и тут же отнял ее у меня. Ты переставляешь меня, будто шахматную фигуру. Имеешь ли ты право хватать мою душу и лепить из нее то, что тебе требуется, лишая мой разум собственного разумения?
Да, звери, я вас подвел, я знаю. Я не оправдал вашего доверия. Но я не могу снова влезать в ярмо, слишком долго вы заставляли меня тянуть его. Ради чего я должен был оставить Лё-лёк? Я никогда не был умен, я был только терпелив, но и терпению приходит конец. Никто не в состоянии протерпеть всю свою жизнь.
Они не смели ему отвечать, просто не находили слов.
Ощущение вины и растраченной впустую любви наполняло Артура страданием, от которого ему приходилось защищаться гневом.
– Да, вы умны. Вам известны длинные слова, вы умеете жонглировать ими. Если фраза кажется вам удачной, вы усмехаетесь и произносите ее. Но хихикаете-то вы над человеческими душами, и это мою душу, единственную, какая у меня есть, вы снабдили биркой и внесли в каталог. И у Лё-лёк тоже была душа. Кто обратил вас в богов, распоряжающихся чужими судьбами, кто поставил вас
