в актовый зал Яновского.
— Вы хотите сказать — торжества? — спросил Угаров и тоже повернулся в сторону диссертанта, который издали поклонился сразу всем, кто с ним встретился взглядом.
— Об этом говорить еще рано, — сказал Верхоянский и еле уловимым кивком головы дал знать Яновскому, чтобы тот подошел к нему. — Минуты торжества в таком беспокойном деле, как защита, могут начаться лишь тогда, когда ученый секретарь зачитает протокол тайного голосования.
Калерия почувствовала, что сердце ее дрогнуло. Всего лишь раз видела она Яновского, но тогда, когда она заходила к Веронике Павловне, в домашней обстановке, он показался ей совсем другим: рассеянным, подчеркнуто вежливым и совершенно равнодушным к тому, что волновало его жену. Сейчас он выглядел только что сошедшим с помоста, на котором молодые, стройные красавцы демонстрируют мужскую одежду в салонах мод. Калерия даже успела подумать: «Прекрасная модель для этого дела!. Даже в таком сложном положении умеет держаться с достоинством».
На Яновском был светло–серый костюм спортивного покроя. Лиловый галстук отливал сиренево–перламутровым отблеском и удачно связывал цвет костюма и сорочки.
— Прошу познакомиться, Калерия Александровна. Диссертант — Альберт Валентинович. Вы видите, как он бледен? А все почему? Да потому, что наша нервная система устроена так, что чем более мы уверены в себе, тем менее уверены в тех, кто судит наши дела и наши поступки. — Переведя взгляд на своего аспиранта, Верхоянский представил ему Калерию: — Калерия Александровна Веригина, инспектор по делам несовершеннолетних в одном из районных управлений внутренних дел города Москвы. То, над чем мы теоретизируем, она делает своими руками и своим сердцем. И если мы еще не забыли закон диалектики о том, что всякая теория проверяется практикой, то на этот случай мы сегодня и пригласили на вашу защиту практического работника. Как вы на это смотрите, Альберт Валентинович? Вы почему–то стали еще бледнее?..
Яновский перевел дыхание и, глядя на Верхоянского, глухо ответил:
— Сегодня я… фигура пассивная… Мою работу будет решать ученый совет, а поэтому… — Яновский пожал плечами и, не зная, что ему еще сказать, замолк.
— Нет, мил–человек!.. — резко возразил Верхоянский. — Сегодня вы не пассивная фигура! Сегодня вы — самая бойцовская фигура!.. У вас защита. Вдумайтесь в это могучее, емкое слово — защита!
— Отпустите его с миром, видите, как он волнуется, — вмешался в разговор профессор Угаров. — Ему сейчас нужно собраться с мыслями.
— Ну что ж, собирайтесь, — согласился с Угаровым Верхоянский и дал знак Яновскому, что он больше его не задерживает. — Ничего, через эти волнения мы с вами, дорогой Петр Нилович, тоже проходили. И не однажды.
Как и предписывает церемониал защиты диссертаций, заседание открыл председатель специализированного ученого совета, известив при этом, что из двадцати пяти членов совета присутствуют двадцать два человека, что по положению о кворуме защиты эта цифра вполне достаточная для голосования. Ученый секретарь зачитал анкетные данные диссертанта, назвал фамилии, имена и отчества научного руководителя и официальных оппонентов.
После короткого вступительного слова аспиранта–соискателя, в котором он в тезисах изложил краткое содержание своей диссертации и выводы, которые, на его взгляд, еще не отражены в науке, но требуют своего разрешения, первым из официальных оппонентов выступил старший научный сотрудник Академии педагогических наук профессор Карпухин. Он начал издалека, с тех давно минувших времен древней Греции, когда закладывался фундамент науки педагогики. Потом крылатыми фразами коснулся педагогики средних веков и, наконец дойдя до советской педагогики, как–то незаметно, постепенно и органично подошел к диссертации Яновского. Уже по первым фразам было понятно, что оппонент взял твердый курс на похвалу. Анализируя диссертацию, в которой, по его выражению, «каждая глава дышит новизной» и «связью с жизнью», Карпухин, отпив из стакана глоток воды и окинув взглядом притихший зал, продолжал свое выступление:
— Достоинствами диссертации я считаю и сам стиль работы диссертанта. Он не нанизывает на заранее взятый тезис иллюстративные примеры из жизни и тем самым как бы доказывает нам на фактах достоверность и истинность своих теоретических выводов. Он пошел по другому пути. Этот принцип великий пролетарский поэт Маяковский образно выразил всего одной строкой: «Я там, где боль». И не было бы ошибкой, если эпиграфом к своей диссертации соискатель взял эти вещие слова Владимира Маяковского. Я не только с интересом научного работника и педагога читал работу диссертанта, я ее с глубоким волнением читал и как рядовой советский читатель, как отец семейства и дед троих внуков, которым с годами предстоит входить в большую жизнь. В одной из глав я выписал достойную внимания выдержку. Позволю себе ее процитировать. — Надев очки, профессор перебрал листы, лежавшие перед ним, и, найдя то, что искал, начал читать: — «Если в первое десятилетие Советской власти беспризорник, лишившийся в годы гражданской войны родителей, движимый голодом, хватал с прилавка магазина или с базарного лотка калач или буханку хлеба и убегал с ними, сопровождаемый остервенело преследующей его жестокой толпой, и на ходу жадно жевал хлеб, бежал до тех пор, пока, сбитый с ног преследователями, не падал… то теперь, в наши дни, природа воровства совершенно иная. Наши молодые люди накормлены, обуты, одеты. Для них созданы Дворцы культуры, стадионы, бассейны. Перед ними распахнуты двери театров и кинотеатров. На хлеб они мажут не маргарин, о чем мечтала молодежь в годы Великой Отечественной войны, а сливочное масло. Сахара и сладостей по статистике они сейчас употребляют в год столько, сколько в первые годы Советской власти не употребила вся России за двенадцать лет своего существования. А ведь кражи современными молодыми людьми совершаются. И статистика этих правонарушений, к сожалению, неутешительная. È в чем природа этих краж? Голод? Нужда?.. Нет. нет и еще раз нет!.. В одной из колоний несовершеннолетних я обратился к статистике. И что же выяснил? Из ста осужденных молодых людей восемьдесят девять человек совершили кражи, будучи членами вполне обеспеченных семей, с приличным достатком. И чем глубже и основательнее я занимался вопросом причинности хищения государственного, общественного и личного имущества молодыми людьми, тем тверже приходил к убеждению, что причиной этих противоправных действий во многих случаях было — излишество. Воровать от излишества, на первый взгляд, звучит парадоксом? Но если обратиться к статистике и анализу правонарушений, совершенных несовершеннолетними гражданами, то невольно приходишь к выводу, что родительский перекорм своих детей может быть опаснее недокорма». — Из стопки листков профессор достал новый листок и, высморкавшись в платок, продолжал: — И еще одно место я выписал
