из-за лесных пожаров, из-за ураганов, наводнений и засух. Люди уезжали, оставляя позади руины зданий и горы долгов. Вслед за ипотечными и страховыми компаниями начали разоряться банки. Работа Армандо, шортившего Майами (шортить, объяснил он Рю, это ставить деньги на тех, кого обязательно трахнут), имела смысл лишь при наличии надежного места для хранения выручки.
Через полгода после того, как Рю с мамой переселились в Нью-Йорк, приказала долго жить ФКСВ[139], и доллар рухнул в пропасть. Банки лопались один за другим, банкротились хедж-фонды, манхэттенские трейдеры разорялись пачками, замораживались счета. Уолл-стрит будто вымерла. Люди теряли свои сбережения, прогорали 401K, 529-е, IRA…[140] Как будто все деньги в мире взяли да испарились.
* * *
Мама решила отправить Рю в Бостон.
– Я не хочу жить с Ноной! Я хочу жить с тобой, – молила Рю, обнимая маму на автобусной остановке.
– Как только найду работу, ты ко мне вернешься, – пообещала мама, вытирая глаза.
Опять притворство. Все взрослые играли в эту игру. Все, кроме Армандо, который крепко обнял Рю и сунул ей в ладонь влажный от пота рулончик наличных.
– Удачи тебе, детка. А это на крайний случай. Поняла? На самый крайний.
– Да, поняла. Жаль, что так вышло с твоей работой.
– Угу… И ведь знал же, что юани надо покупать. – Дядя скрипнул зубами. – Я почему вообще ввязался в этот блудняк? Потому что дал себе слово никогда не копать канавы. Теперь мне даже волноотбойную стену класть не дадут – слишком много беглых конкурирует из-за грошовой херни.
Когда дядя лишился своей инвестиционной компании, его будто подменили.
* * *
На Масс-Пайке[141] автобус трижды останавливался у КПП. Детей с поддельными «семейными пропусками» отправляли обратно. Каждый раз, когда полиция штата сканировала код Рю, та ждала, что ее тоже завернут.
– Жалко, что ты раньше не приехала, – сказала Нона, встретив Рю на Южном вокзале. – Я для тебя комнату держу уже давно.
Она крепко обняла внучку посреди шумного зала, и та на минуту почувствовала себя в безопасности.
Даже в полдень вокзал был набит людьми под завязку. Миграционный контроль не справлялся с наплывом беженцев.
– Все беглые норовят пролезть в Бостон, – говорила Нона, пока они с Рю обливались потом в очереди. – Я сдаю комнаты через «Эйрбиэнби»[142], цена аренды просто бешеная. Но худо-бедно возмещает расходы на продукты. Даже не знаю, как люди с голоду не перемерли из-за всех этих засух.
Чтобы у Рю была своя комната, Нона выселила семью бывших жителей Алабамы.
– Мне пора в больницу, – сказала она, меняя постельное белье. – Будешь выходить, остерегайся грабителей. Нынче дефицит рабочих мест.
Нона работала психиатром, специализируясь на травмах. Государство платило ей, чтобы она выписывала беженцам антидепрессанты и противотревожные препараты.
– Бензодиазепины дешевы, – весело объяснила бабушка, – чего не скажешь о больничных койках. И жара всех сводит с ума.
Еще она посоветовала не слишком обнадеживаться. Ее односемейный дом вот-вот снесут – участок понадобился для уплотненной застройки. Ноне предстоит переселение в многоэтажку.
– У наших властей мегапланы, – сказала она.
Это не выглядело преувеличением. Бигборды прославляли растущий Бостон, называли его городом будущего. Движение автомобилей было запрещено на территории от Эйлвайфа до океана. По суженным шоссе и проспектам ездили только трамваи и изредка машины экстренных служб. Остальные улицы превратились в дорожки для электровелосипедов и парки. С наступлением лета пешеходные зоны затенялись вьющимися растениями, на зиму между многоэтажными домами протягивались крытые переходы. Ни капли бензина нигде.
По замыслу властей город должен был уподобиться раю, но Рю видела, как тяжко ему приходится под давлением переселенцев из тех мест, которые никто не пытался спасти. «Превосходная школа», куда устроила ее Нона, оказалась переполненной. Детям раздали дешевые планшеты и предложили подключиться к Академии Хана[143] вместо очных занятий с живыми учителями. Ученики сидели на полу по-турецки, и за ними присматривали прокторы.
Рю стала прогуливать уроки. Она коротала время на берегу реки Чарльз вместе с двумя юными беженцами – Джию с северокаролинского побережья и Джошем из Айовы, прежде не жившим в городах. Рю взяла его под крыло, когда выяснилось, что он мастерит оригами из выброшенных макдоналдсовских упаковок.
Обычно они сидели на новой дамбе, бросали камешки в переполненную водорослями теплую воду и время от времени прикладывались к Джошеву ингалятору. В Канаде выгорали целые леса, погубленные древоточцами, и дым валил на юг. «Паленые канадцы» – так называли дети пронизанный чадом воздух. О погоде в Бостоне они судили по «жирности» этих «канадцев» и по тому, как часто приходилось пользоваться ингалятором.
Мимо ребят, недобро на них зыркнув, пробежала парочка в флуоресцентной спортивной экипировке и пылевых респираторах «Найк».
– Как они поняли, что мы не местные? – спросил Джош, отняв от губ ингалятор. – Что такого заметили?
– Может, беглые пахнут по-другому? – предположила Джию.
Рю тоже задавалась этим вопросом. Много раз за ней гонялись местные детские шайки, не упускавшие случая «преподать урок» чужаку. Может, она и ее друзья как-то не так держатся? Вроде собак, которых часто пинают? Инстинктивно трусят?
– Типа хочется верить, что одна из этих дамб когда-нибудь прорвется, – проговорил Джош.
Рю несложно было такое представить. Несмотря на все свои попытки укрепиться и приспособиться, Бостон врежет дуба, как и все другие города, где ей довелось пожить. Или в отличие от них Бостон не станет обманывать себя, а поступит правильно – сделает для своего спасения именно то, что необходимо?
* * *
Когда Рю возвращалась домой, из сырого переулка на нее набросилась шайка малолетних бостонцев. Свернувшуюся в клубок на тротуаре, ее били кулаками и ногами. Напоследок заплевали и велели убираться, откуда приперлась.
Уже стемнело, когда она в слезах и синяках дохромала до дома. Нона безмятежно спала в кресле с откинутой спинкой, а по телевизору шел «Нетфликс».
Рю стояла в мерцающем сумраке, ощущая вкус крови во рту и держась за ушибленные ребра. Бабушка пошевелилась во сне. Стонал кондиционер, борясь с октябрьской жарой. Даже здесь, при закрытых дверях и окнах, Рю чуяла «паленых канадцев». Мир, просуществовавший тысячи лет, превращался в дым.
Рю попыталась вспомнить то время, когда ее мир не горел, не тонул и не рассыпался в щебень и когда она сама спала вот так же сладко, как сейчас спит эта старуха. Попыталась – и поняла, что не может. Нона говорила, что любит ее. Но Рю видела лишь пустоту между ними – пропасть между полноценной жизнью, которой наслаждалась бабушка, и жалкими ошметками жизни, доставшимися ей самой. Нона пила эспрессо в Италии и медитировала
