вперед всякие последствия.
Король напрасно просил слабым голосом, чтобы все разошлись и оставили его под охраной обычной ночной стражи: никто не хотел уходить, так что ему удалось уговорить только супругу кравчего. После полуночи он впал в тревожный сон, прерывавшийся то криком, то попытками вскочить и убежать в припадке страха.
Келпш с удивлением разобрал в его выкриках слова: дань… ага… султан…
Не было сомнения, что кто-то выдал тайну, но этим "кто-то" мог быть только Тольтини. Ксендз Ольшевский, осведомленный об этом утром, распорядился выслать итальянца в Варшаву, без прощальной аудиенции у короля.
Когда король проснулся после очень худо проведенной ночи, он был так слаб, несколько часов страданий так страшно надорвали его силы, что Браун не знал, что делать. Тем временем епископ, в нескольких словах выяснив королю положение дел и придя к соглашению, велел попросить к себе итальянца.
— Волею его величества, — сказал он, — вы сегодня же должны выехать в Варшаву. Отзывные грамоты будут вручены вам после. На вас возлагается передать королеве привет и сообщить, что королю лучше, хотя и замечается временный упадок сил. Ей незачем тревожиться, присмотр за больным здесь образцовый.
Тольтини должен был повиноваться. Он понял, что его выследили и накрыли, но отнесся к этому совершенно безразлично, лишь бы достичь желанной цели…
В течение дня не только не наступило улучшения, но лихорадочное состояние короля усилилось. Одновременно росло и беспокойство приближенных.
Михаил не терял сознания, но едва начинал засыпать, как принимался бредить и кричать, не помня себя и своих слов. Голода не чувствовал, но жажда мучила его неустанно.
Оставшись незадолго до полудня наедине с женой кравчего, король огляделся и шепнул:
— Прибыл ага от султана!
— Какой ага? — спросила Елена.
— Ага с халатом, с путами, с кандалами, чтобы заковать меня!..
Супруга кравчего всплеснула руками.
— О, король мой! — воскликнула она. — Что за мысли? Что вам привиделось? Верно кто-нибудь встревожил вас глупою и лживой болтовней. Ага?.. Да, действительно, приехал турецкий посол, но без халата и без требований. Ему попросту поручено дознаться, с какою целью сосредоточиваются на границе наши войска. Все остальное недобросовестные сплетни.
Неизвестно, поверил ли Михаил опровержениям или не поверил, но он умолк, весь погруженный в думы, сплетавшиеся в лихорадочном бреду в диковинную и бессмысленную путаницу. Все сразу хлынуло потоком в мозг больного: воспоминания молодости, муки царствования, борьба, в которой все были против него… интриги жены, надежды оружием смыть с себя в глазах людей позор… болезнь, приковавшая его к постели. У него не было ни любви, ни воли к жизни; а все же не хотелось умереть в решительную минуту, когда Польша собиралась саблей расторгнуть ненавистный Бучачский договор; закрыть глаза навеки, за миг до желанного рассвета, казалось ему ужаснейшим ударом.
Напрасно Елена старалась его утешить.
— Рок неумолим, — повторял он в минуты просветления, — ничто не может изменить приговор судьбы: ни слезы, ни молитва, ни смирение. Я умру тогда, когда жизнь, быть может, собиралась мне улыбнуться…
К счастью, среди горестных припадков, пришла весть от гетмана. В его великом, благородном сердце шевельнулась жалость к несчастной жертве, и Собесский решил, хотя бы с величайшим трудом, все же уведомлять короля о каждом своем шаге и подбодрять его надеждой на близкую победу. В этот день прибыл гонец с письмом к ксендзу Ольшевскому, и хотя король временами впадал в бредовое состояние, епископ все-таки пришел к нему с радостной вестью.
— Всемилостивейший государь, — сказал он, — гетман пишет, что с минуты на минуту вместе с Пацом обрушится на сераскира Хуссейн-пашу… Большие силы турок расположились под самыми стенами Хотина, среди насыпанных из камня и земли окопов, где уже однажды они были разбиты отцом Собесского. Перекинутый через реку мост соединяет лагерь с противоположным берегом реки; но гетман пишет, что он либо разрушит мост, либо займет его нашими войсками, так что победа обеспечена. Молдаване, на которых рассчитывает сераскир, обещали за верное перейти на нашу сторону. Гетман тайно виделся с их вождем и заключил с ним договор… Измена молдаван нагонит на турок ужас, потому что застанет их врасплох.
Михаил слушал, и грудь его лихорадочно вздымалась.
— О, Боже! — воскликнул он. — А меня там нет'. Я умираю здесь, побежденный, покрытый позором… с халатом, с кандалами…
Епископ стал опровергать весть о посланнике и о халате, но король, задумавшись, не слушал.
— Надо благодарить Бога, — прибавил епископ, — радоваться и веселиться. Гетман обещает на завтра другого гонца, который привезет подтверждение сегодняшних известий.
Не будучи в состоянии утешить волнение короля, Ольшевский стал, наконец, как духовник, побуждать его молиться. Михаил послушно сложил руки, уста его стали шептать слова молитвы, но не долго: вскоре им вновь овладели тяжкие мысли, и, погруженного в них короля опять начало лихорадить.
Тем временем итальянец, спешно высланный из Львова, тайно остался там на жительство. Со слов подкупленной дворцовой челяди он заключил, что королю осталось жить немного, а потому первый хотел принести Элеоноре радостную весть о горестной кончине. Он скрытно проживал в предместье города.
А по городу уже ходили слухи, что король кончается. Кучки любопытных, совершенно равнодушных, собирались на улице, толпились под окнами, перешептывались, расспрашивали, но ни у кого не замечалось признаков сочувствия. Умы и сердца всех были с Собесским, на поле брани.
Король, никогда не пользовавшийся любовью народа, даже страданиями ни в ком не возбудил жалости.
Другая толпа бездельников окружала турецкое подворье, в котором, под строгим наблюдением, сидел ага, заносчиво требовавший пропуска к королю. Напрасно говорили ему, что король болен, без сознания. Ага и слушать не хотел. Без приказа короля или гетмана, посла нельзя было взять под стражу, а приходилось развлекать и ублаготворять. Тем временем его свита, по восточному обычаю, разложила привезенные беспошлинные товары и стала торговать. А приставленный к are переводчик тянул время, то упрашивая обождать, то улещая надеждой на более щедрые подарки, если ага повременит до полного выздоровления больного. Гордый султанский посланец совсем не подозревал, что в самое это время многочисленное войско готовилось окружить сераскира и сломить его сопротивление.
Ночь прошла в тревожном ожидании; все, истомленные, разошлись по своим углам; остались только кравчий да его жена, погруженная в молитву и проливавшая горькие слезы. У нее еще теплилась надежда, что, может быть, Михаил переживет кризис, вызванный предательством Тольтини; что он придет в себя, оправится, вернется к жизни. Она не могла освоиться с мыслью, что останется одна на свете. Бедный товарищ молодости, душу которого знала она
