рогатки убийственны не только для крыс; стреляют из них шариками плотной влажной глины – военная хитрость, пришедшая из Средневековья и актуальности не утратившая.
Фонтейн смотрит, как мимо несутся крысы, и тяжко вздыхает. В лавке у него где-то спрятан пожарный топор, трофей с буксира, затонувшего в 2003 году в Чайна-Бейсин, а также огнетушитель, но едва ли от них будет какой-нибудь толк, хотя прорубить топором в стене дыру и спрыгнуть прямо в бухту – это тоже вариант. Интересно, вправду ли там полно акул, как думают здешние дети. Он доподлинно знает, что в бухте водятся рыбы, мутировавшие, по слухам, из-за оксидов, которые образуются от реакции соленой воды с железными пирсами у опорных башен.
Но Фонтейн пережил многочисленные катастрофы – и общественные и личные, – и в нем теперь живет вера, что все в конце концов будет хорошо, как бы все ни казалось безнадежно. Да и с некоторыми вещами просто ничего не поделаешь, по крайней мере Фонтейну.
И вместо того чтобы спешно рыться в шкафу, куда, как смутно помнит, он засунул тот пожарный топор, Фонтейн берет швабру и начинает прибираться в лавке, стараясь смести как можно больше стекла в одну кучу. Стекло, размышляет он, – из тех странных субстанций, которые занимают относительно мало места, пока не разобьются. Но в то же время, вспоминает он чей-то рассказ, стекло – это жидкость, если рассматривать его на огромных временных отрезках, поистине космических. Любое стекло в любой раме, в любом окне бесконечно медленно тает, оседает, расползается, вот только едва ли хоть одно окно переживет тысячелетия, необходимые для превращения в твердую лужу.
Тем временем к бегущим крысам присоединяются люди – толпа самая разношерстная, как иначе, на мосту-то. Фонтейн только надеется, что Кларисса и дети в безопасности; он им звонил, но никто не брал трубку, а оставлять сообщение было довольно бессмысленно, учитывая обстоятельства.
Он оглядывается и видит, что голографическая подружка Райделла стоит на коленях у койки, говорит что-то мальчику. Рядом с тем сидит профессор, позаимствовавший у Фонтейна «кит-ган». Фонтейн поражен: они кажутся одной семьей, может и неправдоподобной, но не лишенной тепла. Фонтейн достаточно долго живет на свете и повидал технический прогресс в разных видах, так что вопросом, кто такая эта девушка или что она такое, не мучается: она похожа на компьютерную игрушку, которая будто вышла из компьютера и сидит у вас в комнате, и найдутся люди, думает он, которым это очень понравится.
Он натыкается на загубленных кукол-близняшек, лежащих в силиконовой пене. Теперь молчат все. Он сметает их в одну кучу с осколками, но выглядит это совершенно жутко. И тогда, отставив швабру, он поднимает одного из младенцев за безжизненную руку. Выносит маленького кукольного японца наружу, кладет на спинку перед лавкой. Потом всех по очереди, и когда он кладет последнего, мимо лавки тяжелой увалистой походкой тащится грузная тетка с тюком вроде как мокрого белья. Она видит, что делает Фонтейн, и начинает кричать. И кричит, пока не скрывается с глаз, и ее все еще слышно, когда Фонтейн возвращается в лавку, думая о Турмалине, своей первой жене.
В воздухе уже дымно – пора, наверно, поискать топор.
61
«Футуроматика»
Форма, которую Лейни видит, когда смотрит на Харвуда, на идору, на Райделла, на всех остальных, до сих пор никогда не представлялась ему пространством, местом, где можно жить. Но теперь, когда его подгоняет новое неотложное дело (и сопровождает практически все население «Застенного города», действующее с синхронностью хорошо спевшегося хора), – теперь у него выходит и вправду очутиться там, в пространстве, координаты которого заданы переменчивыми факторами новорожденной узловой точки. Это место, где метафоры бессильны, дескриптивная черная дыра. Он ее ощущает, но описать не способен, ни себе, ни тем более кому-нибудь другому.
Все больше эта штука, эта поворотная точка истории похожа на ту Дыру, которую он предполагает в центре своей души: пустота, лишенная и света, и даже тьмы.
Мгновенно Лейни понимает, сам не зная как, что там же находится и Харвуд.
«Харвуд?»
«О, Колин Лейни! Вечер чудес! Не ждал, не ждал».
«Ты приказал сжечь мост?»
«А как насчет тайны частной жизни?»
«Ты пытаешься остановить ее, верно?»
«Полагаю, да, хотя и не знаю, чтó она пытается сделать. Она – развивающаяся система. Она не знает себя».
«А ты? Ты знаешь, чего ты хочешь?»
«Я хочу, чтобы нанотехнология пришла в мир, который сохранит хотя бы видимость сходства с тем миром, в котором я проснулся сегодня утром. Я хочу, чтобы мой мир преобразился, но не очень отличался от теперешнего. Я хочу и на елку влезть, и не ободраться. И мне кажется, я нашел способ это устроить. Хотя и у тебя есть свой вариант. Теперь мы должны спросить себя: в чем здесь ошибка?»
«Ты сам сделал свой выбор. Сам решил попробовать „пять эс-би“. В сиротском приюте мы добровольно участвовали в экспериментах, но понятия не имели о том, что нас ждет».
«А я решил попробовать „пять эс-би“, наблюдая за тобой, Лейни. За тобой и за девушкой по имени Дженнифер Мо, которая маниакально, с самыми убийственными планами, преследовала этого актеришку Кевина Берка. Она покончила с собой после того, как взяла его в заложники в медитационном центре штата Айдахо».
Лейни знал историю Дженнифер Мо; эта история преследовала его с тех самых пор, когда он впервые прочел о ней, несколько лет назад, в документе с правительственным грифом «секретно».
«Почему сталкер-синдром не подействовал на тебя, Харвуд? Почему ты оказался нечувствительным?»
«Возможно, потому, что я слишком уж одержим самим собой, чтобы всерьез заинтересоваться кем-нибудь другим. Не жизнь, а лафа. Лучше этого – только точное знание будущего. Нет, даже не лучше: так у нас есть чуточка свободной воли, и только гляньте, насколько мы счастливее! Разве нет? А смотреть назад почти так же весело, как смотреть вперед, хотя в том направлении наш пресловутый цифровой суп довольно быстро теряет густоту: эта история с мужем мадам Кюри… все изменилось, но кто знает об этом? Я спрашиваю, Лейни, кто знает?»
«Только мы с тобой».
«Да, только мы двое».
«Все изменится снова. Сегодня ночью».
«Утром, если точнее. По тихоокеанскому времени очень рано. Конечно, все изменится, и я пришел сюда для того, чтобы все изменилось именно так, как хочу я».
«Мы собираемся сорвать твои планы».
«Конечно, такова конфигурация этой ночи, верно? Я и не ждал, что будет по-другому».
Теперь Лейни чувствует две вещи одновременно: холод физический
