желая высосать из него ту тайну, которая могла бы быть для короля смертельной.
— В чем дело? В чем дело? — наседал он на врача. Збоинский был мало осведомлен о придворных обстоятельствах
и думал, что секретарь, или, как говорилось для почета, канцлер королевы, непременно должен быть посвящен во все подробности, а потому, без всякого стеснения, добавил:
— Вы ведь, наверно, знаете, что султан снарядил к королю посольство, чтобы потребовать недоимочную дань, согласно Бучачскому договору. Посол вместе с тем везет с собой позорную одежду данников, почетный невольничий халат для королей… халат, которым жалуют вассалов… Несомненно, что если до короля дойдет весть о посольстве, о халате, он не перенесет надругательства и срама… В его состоянии и при такой потере сил удар был бы смертелен… Поэтому гетман Собесский всячески старается перехватить посла, не пропустить его во Львов; мы же прилагаем все усилия к тому, чтобы скрыть от короля самый факт посольства.
Для Тольтини это было новостью, и он с трудом скрыл радость по поводу слышанного. В голове его немедленно зародился сатанинский план. Откровенность врача дала ему в руки оружие, с помощью которого он мог без опасности для себя и для королевы нанести смертельный удар королю. Король жадно набрасывался на новости, а Тольтини никому не обещал молчать. Надо было только улучить минуту и с глаза на глаз под покровом тайны шепнуть королю о халате и о дани… Это был шаг, на который итальянец не мог решиться без основательного размышления.
А что если предсказание Збоинского не оправдается, Михаил мужественно вынесет удар и козни итальянца обнаружатся?.. Король несколько окреп… А потому Тольтини колебался.
Между тем из Буковинского похода приходили временами во Львов очень утешительные вести. Доброжелатели короля, зная, как хорошо отражаются на здоровье короля радостные новости, не стеснялись их выдумывать, а также раздувать мелкие успехи. Король не подозревал о таком благонамеренном обмане.
Ходили смутные толки о событии, которое вскоре должно было стать общим достоянием и являлось результатом деятельности Собесского: Молдавия, призванная сераскиром на помощь против Польши, в действительности собиралась примкнуть к ней против Турции. Нежданное и чрезвычайно важное содействие Молдавии не только подрывало силы сераскира, но одновременно значительно увеличивало военную мощь Собесского.
Радость была всеобщая, но пока все же еще преждевременная. Тольтини не верил слухам, а тем временем старался улучить минуту для осуществления своего дьявольского плана.
Никто усерднее его не дежурил теперь в прихожей короля, готовый на всякие услуги и неотступно занятый единой мыслью проникнуть в спальню короля и снискать его доверие.
Ходили и другие слухи, будто, вступив в Буковину, гетман встретил султанского посла с халатом и, несмотря на дипломатический характер миссии, велел схватить его и заточить под стражу, так как война уже была объявлена.
Тольтини и этому не верил, возражая, что Собесский не посмел бы задержать посла…
В то же время ксендз Ольшевский и заботливый Келпш принимали все меры, чтобы никакие вести без надобности не доводились до сведения короля.
На самом же деле гетман фактически встретил агу в Буковине и под влиянием минуты хотел было сослать его до конца войны в какой-либо замок, однако, сообразил, что незачем преждевременно дразнить турок. Поэтому он ограничился тем, что под предлогом охраны личной безопасности, окружил агу таким надзором, что тот шага не мог ступить без ведома Собесского.
Ага направился во Львов… но здесь стерег его Ольшевский.
Королю было лучше, и все радовались; сам же он старался себя уверить, что вскоре сможет сесть на лошадь.
Однажды вечером итальянец узнал, наконец, наверное, что ага приехал под конвоем и со шкатулкой, в которой находился присланный султаном халат и фирман… но посол был окружен таким тесным кольцом дозора, что не мог никуда двинуться, никого принять, за исключением чиновников, откомандированных к нему ксендзом Ольшевским, имевшим поручение всячески оттягивать аудиенцию под предлогом болезни короля.
Тольтини твердо решил довести план свой до конца. Обстоятельства складывались для него весьма благоприятно, так как король постоянно нарекал, что под предлогом болезни от него многое скрывают и не говорят правды. Особенно беспокоило его вторжение в Буковину, ознаменованную в былое время тяжкими поражениями польских войск. Тольтини в разговорах с королем резко осуждал утаивание известий, так как неосведомленность осуждала короля на полное бездействие.
На ужин дали Михаилу в этот день его любимое жаркое из чирков [134]; он слишком приналег на них с болезненной жадностью, которой в душе стыдился. Вскоре после того он лег в довольно веселом и оживленном настроении. Итальянец, всячески старавшийся улучить минуту, чтобы поговорить с королем наедине, прокрался в спальню, когда в ней никого не было, так как все, до пажей включительно, дежуривших у входа, пошли ужинать.
Воспользовавшись случаем, Тольтини сел у изголовья короля и стал развлекать его всевозможными привезенными из Варшавы кривотолками.
— Какое мне дело до всех ваших сплетен, — сказал король довольно весело, — я предпочел бы получить достоверные известия о Собесском и о Паце. Пац писал и жаловался, будто коронный гетман, идущий впереди, так очищает край, что ему, Пацу, идущему по его следам, нечем кормить солдат. Уже несколько дней, как не было свежих новостей.
— Может быть все происходит от чрезмерных опасений за здоровье вашего величества, — начал итальянец, — однако, порицать такую заботливость нельзя, раз она от доброго сердца. Хотя, по моему мнению, ксендз подканцлер и весь двор преувеличивают слабость и впечатлительность вашего величества. Мне кажется, что откровенность во всем, что касается войны, была бы гораздо полезнее, так как подготовила бы ко всякого рода случайностям.
— Так оно и есть на самом деле, — живо подхватил Михаил, — ибо, зная о всех предосторожностях, о совершенно излишнем старании оградить меня от новостей, я еще более тревожусь; а воображение рисует мне разные ужасы, хуже чего и быть не может.
Тольтини улыбался и многозначительно оглядывался по сторонам, как бы в страхе, что его подслушают. А король сейчас же заподозрил, что итальянец кое-что знает и может открыть ему глаза на многое.
— Хоть ты-то будь откровенен, если что знаешь, — молвил он, обращаясь к итальянцу.
— Даже если бы знал, — возразил Тольтини, — то побоялся бы, так строго запрещено сообщать что-либо вашему величеству помимо ксендза-епископа; сохрани Бог, я бы погиб!
Король очень взволновался.
— Боже милостивый! — воскликнул он, — не настолько же я болен и не впал еще в младенчество, чтобы нуждаться в такой опеке! Сердит меня это!
Итальянец пожал плечами и продолжал молчать.
— Да говори
