чем в Париже. И еще: идеи относительно работы, как мне кажется, стали четче. Но не знаю, понравится ли тебе то, что я делаю сейчас. Ведь несмотря на твои слова из последнего письма – что поиск стиля часто вредит другим качествам, – я чувствую, что меня очень тянет к поискам стиля, если угодно, но я понимаю под этим более мужественный и уверенный рисунок. Если от этого я стану больше походить на Бернара или Гогена, ничего не поделаешь. Но я склонен думать, что со временем ты привыкнешь.
Ведь и вправду надо чувствовать целостность места: разве не это отличает Сезанна от всего остального? А Гийомен, о котором ты говоришь… у него столько стиля и собственный метод рисования. Словом, сделаю, что смогу.
Сейчас, когда почти все листья опали, пейзаж больше похож на северный, и я хорошо понимаю, что если вернусь на север, то стану видеть яснее, чем раньше.
Здоровье – великая вещь, от него многое зависит, и то, что касается работы, тоже.
К счастью, те отвратительные кошмары больше не мучают меня.
Надеюсь на днях поехать в Арль.
Мне очень хотелось бы, чтобы Йо увидела «Вечер», – думаю, вскоре я отправлю тебе посылку, но все сохнет очень медленно из-за влажности в мастерской. У здешних домов нет ни подвалов, ни фундаментов, и влажность чувствуется сильнее, чем на севере.
Наши уже переехали, я вложу в следующую посылку 6 картин для них. Надо ли вставлять их в рамы? Возможно, нет – не стоит труда. В особенности рамы не нужны для этюдов, которые я шлю тебе время от времени, – это можно сделать позднее, нечего им занимать лишнее место.
Еще я написал картину для г-на Пейрона: вид этого здания, с высокой сосной.
Надеюсь, вы с Йо по-прежнему чувствуете себя хорошо.
Очень рад, что ты больше не один и все стало правильнее, чем прежде.
Вернулся ли Гоген? Что поделывает Бернар?
До скорого, жму руку тебе, Йо и друзьям, и верь, что я –
всегда твой Винсент
Я изо всех сил стараюсь сократить перечень красок – и потому часто пользуюсь охрой, как раньше.
Знаю, этюды из последней посылки, нарисованные длинными извилистыми линиями, – не то, что я хотел сделать. Смею тебя заверить, однако, что в пейзажах надо стремиться группировать предметы посредством стиля рисунка, призванного выразить взаимосопряженность объемов. Помнишь ли ты пейзаж у Делакруа, в «Борьбе Иакова с ангелом»? У него есть и другие! Например, утесы – и цветы, как раз те, о которых ты говоришь временами. Бернар нашел среди них поистине совершенные вещи. Словом, не проявляй предвзятости с первой же минуты.
Ты увидишь, что в большом пейзаже с соснами и охристо-красными стволами, которые очерчены черными линиями, уже больше характера, чем в предыдущих.
820. Br. 1990: 822, CL: 614. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, вторник, 19 ноября 1889, или около этой даты
Дорогой Тео,
спасибо за твое письмо. Очень рад тому, что, как ты пишешь, Йо по-прежнему чувствует себя хорошо. Приближается важное событие, и я часто думаю о вас двоих. Ты пишешь, что видишь столько картин, притом что какое-то время хотел бы не видеть ни одной: признак того, что дела доставляют тебе слишком много неприятностей. Затем, в жизни ведь есть не только картины, мы пренебрегаем этим, и природа, похоже, мстит нам, а судьба изо всех сил ставит препоны. Думаю, в нынешних обстоятельствах нам следует уделять картинам столько внимания, сколько требуют наши обязанности, но не более того. Вот что я хотел бы выставить у двадцатников:
1 и 2 две парные картины к «Подсолнухам»
3 «Плющ» вертикального формата
4 «Цветущий сад» (тот, который сейчас выставляет Танги,
с тополями, пересекающими холст)
5 «Красные виноградники»
6 «Пшеничное поле. Восход солнца», над которой я сейчас
работаю.
Гоген написал мне очень хорошее письмо, он с воодушевлением говорит о де Хане и их суровой жизни на берегу моря.
Бернар тоже написал мне – он жалуется на кучу вещей, смиряясь, как хороший мальчик, но вовсе не счастливый; с его талантом, трудом, воздержанностью дом, похоже, часто превращается для него в ад.
Я очень обрадовался письму Исааксона, прилагаю свой ответ, чтобы ты прочел, – идеи начинают связываться между собой в более спокойном ритме, но, как ты увидишь, я не знаю, надо ли мне продолжать занятия живописью или закончить на этом.
Если я продолжу, то, конечно, соглашусь с тобой: возможно, лучше подходить ко всему просто и не искать отвлеченностей.
Меня не восхищает, например, «Христос в Масличном саду» Гогена, набросок которого он мне прислал. Что до «Христа» Бернара, тот обещал мне фотографию – не знаю, но боюсь, его библейские композиции разожгут во мне желание чего-нибудь другого. На днях я видел, как женщины собирают и подбирают оливки, не было никакого средства получить модель, и я не сделал ничего. Но пока что не просите меня хвалить композицию друга, а друг Бернар, вероятно, в жизни не видел оливы. А потому он старается даже не представлять себе возможного, реальных вещей, но этот путь не ведет к синтезу. И я никогда не участвовал в их истолкованиях Библии. Я говорил, что у Рембрандта, Делакруа это выходит великолепно, что это мне нравится даже больше примитивов, но довольно. Не хочу вновь начинать разговор об этом. Если я останусь здесь, то не буду пробовать писать Христа в Масличном саду – только сбор оливок, так, как это делается до сих пор, и тогда, при верных пропорциях человеческой фигуры, люди, возможно, станут думать о нем. Я не имею права ввязываться в это, не написав прежде этюдов более серьезных, чем сделанные мной до сего дня. И затем, прерафаэлиты продвинулись весьма далеко в этом отношении. Когда Миллес писал свой «Light of the world»[328], это было серьезно в другом смысле. Действительно, сравнения быть не может. И это не считая Холмана Ханта и других, Пинвела и Россетти.
А здесь есть Пюви де Шаванн.
Теперь скажу вот что: я был в Арле и видел г-на Саля, отдавшего мне остаток тех денег, которые ты прислал ему, и тех, которые отдал я, – всего 72 франка. Однако в сейфе г-на Пейрона осталось лишь с два десятка франков, поскольку я запасся там красками, заплатил за комнату, где хранится мебель, и т. д. Я был там 2 дня, не зная, что делать дальше. Хорошо бы показываться там время от времени, чтобы не повторилась та история с горожанами. Сейчас, сколько я вижу, никто на меня не в обиде, – напротив, они очень любезны и даже обхаживают меня. Если бы я остался в этих краях, то понемногу смог бы приспособиться и нашел бы, что писать. Но посмотрим, не вызовет ли эта поездка нового кризиса – почти надеюсь, что нет.
Здесь тоже нередко бывают холода, но все-таки горы отчасти защищают от мистраля. Меж тем я постоянно работаю. Я должен послать тебе много вещей и вместе с ними картину для двадцатников – жду, когда она высохнет.
Если бы я вовремя узнал, что отсюда ходят поезда до Парижа, всего за 25 франков, то, конечно, приехал бы. Но я узнал об этом только по пути в Арль, из-за расходов, которые понес там, я этого не сделал, – сейчас мне кажется, что весной надо бы приехать в любом случае, чтобы вновь увидеть север, с его людьми и всем прочим. Здешняя жизнь ужасно отупляет, и я мало-помалу потеряю всю свою энергию. Я почти не смел надеяться, что вновь буду чувствовать себя вот так вот хорошо.
Однако все зависит от того, устраивает ли это тебя, и я считаю благоразумным не настаивать. Возможно, если подождать немного, нам даже не понадобятся ни врач в Овере, ни Писсарро.
Если со здоровьем все будет в порядке, я, по-прежнему работая, опять постараюсь продавать, выставляться, обмениваться; возможно, что-то улучшится, я буду не такой обузой для тебя и в то же время хоть отчасти вернется прежний задор. Не скрою, пребывание здесь весьма утомительно из-за своего однообразия, а необходимость находиться в обществе несчастных, не делающих ровно ничего, раздражает.
Но что тут сказать – в моем случае не следует предъявлять чрезмерные требования, их и без того слишком много.
Гоген говорит, что они без труда достают моделей. Вот то, чего мне больше всего не хватает здесь.
Бернар говорит об обмене – ты волен обсуждать это, если он пожелает и заговорит об этом с тобой. Мне очень хотелось бы, чтобы
