его слушать, что удавит жену своими собственными руками, если она осмелится принести в дом бастарда.
Бедняжке-жене было над чем задуматься, ибо Монтеспан вполне могла дать законному супругу повод для приведения угрозы в исполнение.
Провинившаяся супруга судорожно искала выход из положения, и тут одна из ее подруг, мадемуазель Артиньи, бывшая фрейлина Генриетты Английской, предложила ей одно имя: имя вдовы талантливого поэта Скаррона, молодой женщины, очень достойной, очень бедной, очень красивой, очень хорошо воспитанной и образованной, очень набожной и… немного лицемерной.
До смерти поэта жизнь Франсуазы д’Обинье, внучки Агриппы д’Обинье, не была усеяна розами. Скаррон был чрезвычайно духовен, но в то же время уродлив, его мучил ревматизм, и он был достаточно развращен. Если он и привил жене вкус к изящной словесности, то показал ей также, что любовь может быть тяжелейшим бременем.
«Трудно представить, – написала позднее вдова, став уже маркизой де Ментенон, – до чего иногда простирается деспотизм мужей. Им нужно покоряться в вещах, почти невозможных».
В свою очередь, Скаррон в день свадьбы заявил одному своему другу: «Я не буду делать глупостей, но я научу ее делать их». Целая программа!
Его смерть принесла Франсуазе облегчение, но оставила совсем без средств. Можно предположить, что, живя в стесненных обстоятельствах, она примет предложение мадемуазель Артиньи, говорившей от имени мадам де Монтеспан, благосклонно, если не с радостью. Однако она попросила время подумать:
– Поймите меня правильно, дамы. Таинственность, которую требуют соблюдать, не раскрывая полностью всех карт, заставляет меня заподозрить здесь ловушку. Конечно, если речь снова идет о ребенке короля, я возьму на себя заботу о нем. Но я не стала бы делать это столь безоговорочно для детей мадам де Монтеспан. Нужно, чтобы мне приказали это сделать!
Мадам Скаррон обратилась за советом к своему учителю. Это был бывший капитан кавалерии, на склоне лет, наконец-то выслужившийся: несмотря на свой довольно ограниченный ум, он нашел способ получить степень доктора в Сорбонне. Этот блестящий университетский ученый посоветовал сделать следующую вещь: попросить у короля аудиенции для подтверждения приказа. Результат не заставил себя ждать: «Пусть передадут этой доброй женщине, чтобы она делала то, что ее просят! Я не люблю женщин, которые слишком много думают», – заявил Людовик XIV.
Таким образом поставленная на место мадам Скаррон покорилась, и через несколько месяцев в маленьком парижском домике, принадлежавшем мадам де Монтеспан, новая гувернантка уже ждала окончания родов, чтобы увезти ребенка в деревню Вожирар.
Потом она организовала достойный прием новорожденным малышам во многих других местах: в замке Сен-Жермен, в поместье Женитуа около Ланьи, в замке Турне. Может быть, именно для того, чтобы избавить ее от долгих разъездов, Людовик XIV после рождения «мадемуазель де Тур» подарил мадам Скаррон замок Ментенон.
Будущая маркиза сама описала подаренное ей жилище так: «Большой замок на краю большого города, расположение как раз в соответствии с моим вкусом. Вокруг – луга и река, протекающая по рву». Короче говоря, жилище было средневековое, но очень удобное для того, к чему оно предназначалось.
Построенный в Средние века сеньорами де Ментенон, замок был перестроен Жаном Коттеро, суперинтендантом финансов при Людовике XII, а потом – его дочерью, вышедшей замуж за Жака д’Анженна: они были последними владельцами замка до мадам Скаррон.
Став в 1776 году маркизой де Ментенон, гувернантка детей Монтеспан решила кое-что изменить, ведь, по ее мнению, замок был слишком суров. А так как ее сады были спланированы Ленотром, она приказала сломать одну стену, которая закрывала вид на главный двор. Взору обитателей замка теперь открывался восхитительный вид на деревню и акведук, сооруженный Вобаном и Ля Гиром, чтобы провести воду в Версаль.
Ее положение по отношению к королю теперь сильно изменилось. Однажды Людовик XIV пожелал познакомиться со своими тайными детьми. Он приказал мадам Скаррон и кормилице привезти их в Сен-Жермен. Но вошла к королю только кормилица, гувернантка же нервно ходила по длинной галерее, спрятав руки в огромную муфту, чтобы согреться. Она не надеялась даже увидеть короля, однако он вдруг сам вышел к ней. Она присела в глубоком реверансе, а он сказал:
– Встаньте, мадам. Я доволен вами.
В тот день этим все и закончилось. Но мало-помалу у Людовика XIV появилась привычка навещать детскую… и гувернантку. Его притягивала красота молодой брюнетки, хотя в первые дни она вызывала у него антипатию, так как он заметил в ней «красивый ум, интересующийся одними только высокими материями».
Всегда аккуратно одетая, сдержанно элегантная, любезная и мягкая в обращении, во многом явно противоположная кипучей блондинке Монтеспан, гувернантка постепенно заняла ее место в тайных помыслах великого короля.
В конце концов, он дал понять женщине, что желает, чтобы она посетила королевский альков. Но, к его глубокому удивлению, молодая женщина отклонила это приглашение. «Моя добродетель дорога мне, сир, и если Ваше Величество сохраняет ко мне хоть какое-то уважение, оно не позволит сделать из меня посмешище двора. Я не настолько сильна, чтобы защитить себя от всех, кто может меня задеть…»
Следствием этого добродетельного ответа стало то, что Людовик XIV узаконил своих бастардов, а их воспитательнице даровал титул маркизы. При этом он лелеял гениальную мысль: устроив поблизости от себя новоиспеченную маркизу с ее маленькими подопечными, он, может быть, скорее смог бы привести мятежницу к соглашению. Сделано это было и для того, чтобы защитить ее от возможных атак мадам де Монтеспан, ибо отношения между двумя женщинами явно накалились.
Мадам де Ментенон плохо переносила вмешательство матери в строгую программу, которую она установила для воспитания ее детей. В свою очередь, мадам де Монтеспан считала, что гувернантка немного перебарщивает, и опасалась, что та вытеснит ее из мыслей и сердец детей окончательно. Однажды взаимная ревность вызвала резкую перебранку, свидетелем и невольным арбитром которой оказался король.
– Если бы вы хотели, мадам, – сказал он однажды после ухода мадам де Монтеспан, – вы могли бы не бояться никого в этом мире.
– Но, сир, я всегда буду бояться Бога, угрызений собственной совести, а также королевы, которая так добра ко мне.
Это было искреннее заявление, все и было именно так, во всяком случае, в отношении Марии-Терезии, а вот избыток добродетели был подкреплен тонким расчетом. Понадобились годы, работа ядов и смерть королевы, чтобы король смог уложить упрямицу в свою постель. По крайней мере, официально, ибо тайком это, конечно же, могло произойти гораздо раньше.
Чтобы устроить мадам де Ментенон при дворе, а заодно и детей, которых она воспитывала, ее назначили фрейлиной дофины; отныне она чувствовала себя необходимой. Король не
