ничего в них, разумеется, не поняли и, наконец, объявили, что мы имеем право на въезд только в Германию, а посему должны вернуться в Прагу. Посоветовать нам они ничего не могли. Пришлось обегать несколько канцелярий, прежде чем выяснилось, каким образом можно попытаться получить разрешение хотя бы на выезд. Нужно было ехать назад в Инстербург, где находилось тогда правительство Восточной Пруссии. Разыскав резиденцию правительства, часа три мы просидели в просторной пустой приемной. Сюда доносилось каждое слово из соседней комнаты, где обсуждалось какое-то непонятное для нас дело. Когда заседание кончилось, вышел чиновник и объявил, что господин государственный советник (титул я, разумеется, привожу условно, так как точно его не помню) уже уехал, и нам придется пойти к нему завтра на дом. Вернувшись в гостиницу, мы стали обсуждать, что же делать дальше. Исчезнуть из Инстербурга, вернуться на границу, перейти замерзший Неман и… бежать из Германии? Пока еще — нет! Раньше попытаем счастья у высокопоставленного лица. На следующий день мы отправились к нему на квартиру. Он очень любезно принял нас, и мы мило побеседовали о Праге. Господин советник говорил по-чешски, но совсем немножко. В Праге он учился, знал каждый уголок, сохранил о ней добрую память и в конце концов, даже не проверив наших документов и ни о чем не спросив, подписал злополучную Ausreisebewilligung, то есть визу на выезд из Германии. Итак, германские препятствия остались позади.
Мы едем в Литву, в Каунас. На границе в наше купе посадили какого-то господина. Он хорошо говорил по-немецки и расспрашивал нас обо всем, что только можно, с явным умыслом выпытать, какую цель преследует наша поездка. Но мы были подготовлены к этому и знали, как отвечать. Литва вела войну с реакционной тогда Польшей{314}, кажется, за Вильно, а у чехов тоже были свои споры с поляками из-за Тешинской области{315}. Вот почему нам хотелось создать впечатление, что никаких официальных полномочий мы не имеем и едем лишь с целью поверхностной информации о положении в Литве. Ночь пришлось провести в переполненном и полуразрушенном Каунасе. Это была одна из самых отвратительных ночевок за всю мою жизнь. Зато наша ложь накануне в поезде имела совершенно неожиданный результат. Утром явился чиновник и сообщил, что нам приготовлено более приличное помещение. Чрезвычайно удивленные, мы переселились на новое место. А на следующий день в Каунасе состоялся парад литовской армии. Мы, конечно, даже не предполагали, что он был устроен специально для нас, и сознательно на него не пошли, опасаясь подозрений в шпионаже. Поняли мы это, лишь увидев первую страницу местного официоза «Летува», где нашему приезду была посвящена обширная передовая и, кроме того, еще специальная статья. В ней обиняками намекалось на возможность заключения чехословацко-литовского союза. Вечером в польском кафе братья поляки пронзали нас полными ненависти взглядами. Позднее мы были приглашены к министру иностранных дел, который принял нас весьма любезно и с радостью готов был показать все, что только мы пожелаем осмотреть. Мы вели беседу очень осторожно и снова настойчиво давали понять, что не имеем никаких официальных полномочий, что наши намерения ограничиваются самой предварительной информацией. Поскольку министр тоже был дипломатом, он и словом не обмолвился о поляках, хотя наверняка должен был прочесть обе статьи в «Летуве». Затем, в сопровождении двух гидов, предоставленных в наше распоряжение министром, мы осмотрели город и совершили поездку в литовскую деревню. Несомненно, в союзную Латвию о нас тотчас же была отправлена депеша.
Дальнейшее путешествие по прибалтийским государствам оказалось уже довольно легким. Снова шпики, снова навязчивые расспросы и снова доброжелательный прием как в Риге, так и в Таллине. В Риге мы были приглашены на заседание парламента. Нас зазывали в семьи, где происходили интересные споры, в министерстве нас осаждали местные коммерсанты, выспрашивая, чем бы можно было торговать с Чехословакией, к нам липли бежавшие из России белогвардейцы и т. д. и т. п.
А потом Таллин. Там в нашу честь тоже устроили военный парад, на котором мы опять-таки из осторожности не присутствовали. Между тем нам удивительно повезло. Для ведения переговоров о мире с Эстонией (Эстония все еще находилась в состоянии войны с Советской Россией) в Таллин прибыл товарищ Гиллерсон, позже советский посланник в Праге. После долгих поисков жилья мы поселились в отеле. А на другой день случилось то же, что и в Каунасе. Внизу, немного испугав нас, зазвенел колокольчик саней, дверь распахнулась, и вошел полицейский офицер. Мы совсем было перепугались, но офицер, встав навытяжку, доложил, что господам приезжим приготовлена более подходящая квартира. Но для нас это было несчастьем. Комната оказалась большой и комфортабельной, с великолепной обстановкой и роскошными деревянными панелями. У нас же кончались деньги, и в моем кармане сиротливо позвякивали четыре никому не нужные двадцатикроновые монеты: дорогой мы придерживались принципа — ничего не принимать даром и за каждое приглашение старались отблагодарить хотя бы коробкой конфет. А такая комната должна стоить бешеных денег. «Не будем ничего есть», — предложил один из мае. Ребячество! Долго ли это можно выдержать?! На следующий день поздно вечером мы тайно отправились к товарищу Гиллерсону. Он хохотал, видя, как мы достаем из брючных швов свои шелковые документы, а потом долго обо всем расспрашивал. Нам он поверил, хотя фамилии наши слышал впервые. Выяснилось, что сначала необходимо запросить Москву, впустят ли нас в СССР. «Сколько времени придется ждать разрешения?» — «Не знаю, может быть, неделю, может быть — десять дней». Не оставалось ничего другого, как рассказать ему о денежных затруднениях. «Не нервничайте! Когда придет разрешение, получите деньги, а в Советском Союзе вас уж как-нибудь прокормят. Ведь вы будете работать». Но нас ожидала новая неприятность. Полиция дозналась, что мы тайно посещали советского посланника. Какой-то местный сановник пригласил нас к себе. Выражение его лица было холодным и явно не гармонировало с тем радушием, которое мы встречали в Таллине до сих пор. Он долго расспрашивал нас и очень холодно распрощался. В изменившейся обстановке, одинокие среди ледяного молчания таллинского общества, мы с некоторым опасением ожидали, что ответит Москва. Однажды поздним вечером в нашей комнате появился незнакомый улыбающийся человек. Товарищ Гиллерсон передавал: «Разрешение получено». Привет тебе, вестник радости! Но осложнения все же были. Впрочем, знал о них только сам советский посланник, а мы оставались на этот счет в полном неведении. Оказывается, эстонское правительство, указав срок отъезда мирной делегации, вместе с тем заявило товарищу Гиллерсону: «Чехи, пока мы не выясним, кто они, с нашей делегацией не поедут». Гиллерсон ответил коротко: «Если не поедут
