– Ее муж…
Она свихнулась, подумал он. Нет, она просто мертва. Тело выздоровело, разум погиб.
– Мне нужно кое-что вам сказать, – начал Макуэйн.
– Что такое?
– Вы…
Он осекся.
– Мне очень повезло, – проговорила Райбис. – Я сделала невозможное. Вы еще не видели меня в худшие дни – я сама этого не хотела. Из-за химиотерапии у меня наступили слепота, глухота и паралич, а потом начались припадки; теперь еще много лет надо будет принимать поддерживающие дозы. Но тут ведь ничего страшного, правда? Жить на поддерживающих дозах. Могло быть и хуже. Ну и вот, ее муж потерял работу, потому что…
– Чей муж? – спросил Макуэйн.
– Да по телевизору. – Привстав, она взяла его за руку. – Куда бы вы хотели поехать в наш отпуск? Мы заслужили награду, черт побери. Мы оба.
– Наша награда в том, – сказал он, – что вы теперь здоровы.
Девушка, похоже, не слушала его; ее взгляд не отлипал от телевизора. Тут он осознал, что на ней по-прежнему темные очки. И ему вспомнилась песня, которую Фокс пела на Рождество, для всех планет – самая нежная, самая незабываемая из песен, родившихся из лютневых партитур Джона Доуленда.
Много лет простирался калека убогий
У воды, дни влача в злоключеньях и муках,
Но едва взор его обратился на Бога,
Боль ушла, стал покой ему преданным другом.
А Райбис Ромми говорила и говорила:
– …платили ему хорошо, но все вокруг плели интриги – сами знаете, как бывает в офисах. Я однажды работала в офисе, где… – Она запнулась. – Не могли бы вы подогреть воды? Я бы выпила немного кофе.
– Хорошо, – сказал он и включил конфорку.
Нечаянные воспоминания о смерти
Проснувшись утром, я ощутил в комнате октябрьский холод – словно времена года научились читать календарь. Что мне снилось? Самонадеянные фантазии о любимой женщине. На психику давит непонятный груз. Я произвел мысленную ревизию: все, в принципе, идет как надо, месяц обещает быть удачным. Откуда тогда тянет холодом?
«Ну и дела! – вспомнил я. – Ведь сегодня выселяют Чистюлю.»
Чистюлю никто не любит. Она сумасшедшая. Ни с кем ни разу не обменялась ни словом, ни взглядом. Если кто-нибудь спускается по лестнице, а она идет навстречу, обязательно молча развернется и скроется в лифте. Зато остальным приходится дышать парами лизола. Неведомая фантастическая зараза проникла к ней в квартиру, вот она и поливает ее лизолом. Какого черта! – думаю я, наливая себе кофе. – Хозяева запросто могли выселить Чистюлю еще ранним утром, пока я спал и смотрел самонадеянные сны о любимой женщине, которая меня бросила. Как бы не так. На самом деле мне снилась нелюбимая соседка и чиновники, стучащие в ее дверь в пять часов утра. Новые хозяева – большая фирма-застройщик. Такие всегда приходят на рассвете.
Чистюля прячется в квартире, знает, что наступило первое октября; ее дверь взломают, а вещи выбросят на улицу. Может быть, теперь разговорится? Вряд ли. Скорее молча прижмется к стене. Однако не все так просто. Эл Ньюкам, торговый менеджер «Саут-Оранж инвестментс», сказал, что Чистюля наняла бесплатного общественного юриста. Это скверно, потому что компания теперь ничего не сможет для нее сделать. Она, ясное дело, сумасшедшая, но в недостаточной степени. Если бы удалось доказать, что Чистюля не отдает себе отчета в происходящем, служба охраны психического здоровья округа Оранж прислала бы целую команду заступников и разъяснила «Саут-Оранж инвестментс», что закон не позволяет выселять людей с ограниченной дееспособностью. Ну кто, спрашивается, надоумил ее обращаться к бесплатному юристу?
Девять утра. Можно спуститься в офис Эла Ньюкама и узнать, сидит ли Чистюля в квартире и молча ждет своей участи или уже выселена. Ее выселяют, потому что весь дом – пятьдесят шесть квартир – превратили в кооператив. Извещения пришли четыре месяца назад, и почти все жильцы переехали. Сто двадцать дней – либо выкупай жилье, либо освобождай помещение. В «Саут-Оранж инвестментс» обещали выделить на переезд по двести долларов. Все в рамках закона. Жильцам дано право на преимущественный выкуп арендуемой квартиры. Я-то свою выкупаю. И остаюсь. За пятьдесят две тысячи долларов я смогу наблюдать выселение сумасшедшей Чистюли, у которой пятидесяти двух тысяч долларов не оказалось. Зря я все-таки не переехал.
Спустившись к газетному автомату, покупаю свежий выпуск «Лос-Анджелес таймс». Девушка, перестрелявшая детей во дворе школы, потому что «терпеть не могла понедельники», признала свою вину. Значит, скоро выпустят на поруки. В сущности, она открыла стрельбу по детям от безделья. Сегодня опять понедельник, ей – в суд, в нелюбимый-то день. С ума все посходили. А я чем лучше? Для начала вряд ли моя квартира тянет на пятьдесят две тысячи долларов. Остаюсь я, потому что, во-первых, переезжать страшно – меня пугает новое; во-вторых, потому что ленив. Да нет же! Мне нравится дом, здесь я ближе к друзьям, магазины, в которые люблю ходить, тоже рядом. Я прожил здесь три с половиной года. Дом – хороший, надежный, с автоматическими воротами и ригельными замками. У меня две кошки, им нравится гулять в огороженном дворике, не опасаясь собак. Возможно, меня за глаза называют Кошатником. Все разъехались, а Чистюля с Кошатником, ишь ты, остались.
Мне не по себе, потому что я знаю: единственная разница между мной и сумасшедшей Чистюлей – деньги на моем счету. Наличие у человека денег – официальное доказательство его душевного здоровья. Чистюля, возможно, тоже боится переезжать и ничем от меня не отличается. Ей не хочется оставлять место, где она прожила несколько лет, занимаясь своими делами. Чистюля постоянно гоняет стиральные машины и центрифуги, стирая и перестирывая белье. Там я ее и встретил – спустился в моечную, а она торчит у машин – сторожит свои тряпки. Почему она не смотрит на людей? Почему отворачивается? Сдается мне – это от ненависти. Она всех и каждого ненавидит. Попробуйте представить себя на ее месте – вокруг сплошь ненавистные вам люди. Как, должно быть, ей страшно! Обводит взглядом квартиру, ждет стука в дверь, смотрит на часы и все-все понимает!
В Лос-Анджелесе – городе от нас на севере – превращение арендованных квартир в кооперативные заблокировал местный совет. Победили квартиросъемщики. Победа нешуточная, но Чистюле от нее проку мало. В округе Оранж всем правят деньги. Беднота – мексиканцы – живут на востоке, в трущобах. Когда автоматические ворота открываются, чтобы впустить машину, женщины-чикано иногда заскакивают внутрь с корзинами грязного белья, чтобы попользоваться нашими стиральными машинами – своих у них нет. Жильцов дома это бесило. Если у человека есть немного денег – достаточно, чтобы позволить себе квартиру в современном автоматизированном доме с системой безопасности, – его многое бесит.
Пора навести справки, как обстоит дело с выселением Чистюли. Глазея на ее окна, ничего не узнаешь – шторы у нее всегда задернуты. Спускаюсь в офис поболтать с Элом. Однако Эла нет на месте, офис заперт. Тут я вспоминаю, что Эл на выходные уехал в Сакраменто за какими-то важными юридическими бумагами. Выходит, не вернулся еще. Не будь Чистюля сумасшедшей, я мог бы постучать к ней в дверь и спросить у нее самой. Но в том-то и загвоздка – любой стук в дверь ее только напугает. Что с нее взять – больной человек.
