Сначала Снежный человек импровизировал, но теперь им потребна догма: любое отступление от традиции — на его страх и риск. Может, он не лишится жизни — эти люди не склонны к жестокости и кровожадному возмездию, — но лишится аудитории. Они отвернутся от него, они уйдут. Он стал пророком Коростеля, нравится ему это или нет; он стал пророком Орикс. Пророк — или никто. «Никто» ему не подходит, он не вынесет мысли, что он никто. Ему нужно, чтобы его слушали, чтобы его услышали. Чтобы его понимали — хоть иллюзорно.
— О Снежный человек, расскажи нам, как родился Коростель, — говорит какая-то женщина. Что-то новенькое. Он не готов, однако это стоило предусмотреть — женщин сильно интересуют дети. Осторожно, говорит он себе. Если создать им мать Коростеля, и сцену рождения, и Коростеля-младенца, они потребуют деталей. Захотят узнать, когда у Коростеля прорезался первый зуб, когда он сказал первое слово, когда съел первый корень, и прочие банальности.
— Коростель не рождался, — говорит Снежный человек. — Он спустился с неба, как гром. А теперь, пожалуйста, уходите. Я устал. — Позже он додумает эту легенду. Возможно, снабдит Коростеля рогами, огненными крыльями и еще хвостом в придачу.
Бутылка
Дети Коростеля уходят, забрав с собой факелы, а Снежный человек забирается на дерево и пытается заснуть. Вокруг сплошной шум: плеск волн, жужжание и стрекотание насекомых, щебет птиц, хриплое кваканье амфибий, шелест листьев. Слух его подводит: ему чудится джазовая труба и ритм ударных, будто ночному клубу вставили кляп. Откуда-то издалека, с побережья, доносится гулкий рев: а это еще что? Он не представляет себе животное, способное издавать такие звуки. Может, крокодил сбежал с закрытой кубинской фермы, где из него хотели сделать сумочку, и теперь пробирается вдоль берега на север. Плохая новость для купающихся детишек. Снежный человек прислушивается, но звук не повторяется.
Вдалеке, в деревне, мирно бормочут человеческие голоса. Если их можно назвать человеческими. Пока они не начинают петь. За свою сгинувшую жизнь Снежный человек не слыхал ничего, подобного этому пению: оно выше человеческих возможностей, а может, ниже. Будто кристаллы поют; нет, тоже не то. Будто папоротники расцветают — древние, каменноугольные, однако новорожденные, благоухающие, зеленеющие. Это пение выматывает его, навязывает слишком много ненужных эмоций. Он чувствует себя лишним, будто его не пустили на праздник, куда ни за что не пригласят. Войдя в круг света, он тут же увидит, как множество внезапно пустых лиц обращаются к нему. Воцарится тишина, как в театральных трагедиях давно минувшего, когда на сцене появляется герой, за которым чумным шлейфом тянутся плохие новости. Наверное, на подсознательном уровне Снежный человек — напоминание этим людям, и не очень приятное напоминание: он — то, чем они могли быть. Я ваше прошлое, провозглашает он. Я ваш предок, пришедший из земель мертвых. Я заблудился, я не могу вернуться, я брошен здесь, мне одиноко. Пустите меня к себе!
О Снежный человек, чем мы можем помочь тебе? Кроткие улыбки, вежливое удивление, изумленное дружелюбие.
Не обращайте внимания, скажет он тогда. Они не могут ему помочь — только не они.
Дует холодный ветер; простыня волглая; его трясет. Вот если б здесь был термостат. Может, ему удастся развести маленький костер, прямо тут, на дереве.
— Спать! — приказывает он себе. Толку ноль. Снежный человек долго мечется, ворочается и чешется, потом спускается с дерева, чтобы взять из тайника бутылку со скотчем. Света звезд хватит, чтобы он нашел свои сокровища на ощупь. Он уже не раз совершал прогулки по этому маршруту: первые полтора месяца, убедившись, что можно расслабиться и спать по ночам, он каждую ночь напивался вдрызг. Не самое зрелое и мудрое решение, это правда, но, с другой стороны, зачем ему в таких условиях мудрость и зрелость?
Так вот, каждая ночь была для него вечеринкой, вечеринкой на одного. Каждую ночь имелся запас, когда Снежный человек находил очередную алкогольную заначку поблизости, в заброшенных домах плебсвилля. Сначала он прочесал все окрестные бары, потом рестораны, потом дома и трейлеры. Он пил микстуру от кашля, лосьон для бритья, чистящие средства; за деревом собралась целая батарея пустых бутылок. Иногда попадалась трава, и ее он тоже употреблял; нередко она оказывалась отсыревшей или беспонтовой, но ему удавалось покайфовать и от нее. Не нашлось ни кокаина, ни крэка, ни героина — видимо, все это было вколото в вены и вынюхано раньше, в последнем пароксизме carpe diem;[13]что угодно, только бы уйти от реальности — при данных обстоятельствах. Повсюду валялись пустые контейнеры от «НегиПлюс», незаменимые, когда нужна оргия в режиме нон-стоп. К счастью, эта публика не успела вылакать все спиртное, хотя во время поисков он не раз видел, что кто-то здесь уже побывал, оставив только битое стекло. Наверное, невообразимая вакханалия продолжалась, а потом не осталось в живых никого, некому веселиться.
Внизу темно, как у негра под мышкой. Снежному человеку пригодился бы заводной фонарик. Надо смотреть в оба. Он, спотыкаясь, ощупью бредет в нужном направлении, изучая землю — не появятся ли злобные белые земляные крабы, которые выползают из нор по ночам — эти твари кусаются так, что мало не покажется, — и, сделав крюк через кусты, он наконец обнаруживает бетонный тайник, треснувшись о него ногой. Ругаться нельзя, мало ли кто бродит рядом, в темноте. Он открывает тайник, наугад роется там и достает свою треть бутылки скотча.
Он берег этот скотч, боролся с искушением закатить пирушку, хранил ее как талисман — пока он помнит, что она есть, время тянется не так мучительно долго. Наверное, больше скотча он не найдет. Он изучил все что можно в радиусе одного дня ходьбы от дерева. Но Снежного человека одолевает безрассудство. Зачем копить, хранить на черный день. Зачем ждать? Что стоит его жизнь, кому какая разница? Конец, конец, огарок догорел![14]Он уже сыграл свою роль в эволюции, как и предполагал сука Коростель. Он спас детей.
— Коростель, сука! — не выдержав, орет он.
Зажав бутылку в одной руке, слепо шаря другой, он возвращается к дереву. Чтобы залезть наверх, понадобятся обе руки, и он завязывает бутылку в простыню. Наверху он садится на своей платформе, глотает скотч и воет на звезды — Уууу! Уууу! — пока снизу не начинает подвывать хор.
Глаза блестят? Он слышит частое дыхание.
— Здравствуйте, мои пушистые друзья, — окликает он. — Кто желает быть лучшим другом человека? — В ответ раздается жалобное повизгивание. Это худшее, что есть в волкопсах: они все еще похожи на собак, ведут себя как собаки, ставят уши торчком, скачут и играют, словно щенки, виляют хвостами. Подманивают, а потом набрасываются. Немного потребовалось, чтобы свести на нет пятьдесят тысяч лет дружбы человека с псовыми. Что касается обыкновенных собак, у них не было ни единого шанса: волкопсы убили и съели всех, в ком проявлялись рудименты одомашнивания. Снежный человек видел, как волкопес подошел к тявкающему пекинесу, дружелюбно обнюхал ему зад, потом перегрыз горло, встряхнул, точно швабру, и убежал с обмякшим тельцем в зубах.
