Дома до звезд, а небо ниже,Земля в чаду ему близка.В большом и радостном ПарижеВсе та же тайная тоска.
Шумны вечерние бульвары,Последний луч зари угас.Везде, везде всё пары, пары,Дрожанье губ и дерзость глаз…[9]
Слова прозвучали, но за столиком еще долго висела тишина. Они смотрели на медленную Сену, на дома, людей, шпиль старого собора и молчали. То ли собираясь с мыслями, то ли переживая совпадение слов с миром, то ли просто наслаждаясь тем, что сидят рядом. Потом Беатрис положила книгу на малюсенький столик, на котором было место лишь для нее и чашечки кофе, а Орк мягко накрыл ее руку своей.
– Кто написал эти строки?
– Одна русская.
– Мне понравилось.
– Любите поэзию?
– Нет.
– Может, вы никогда ее не читали?
– Читал, но… предпочитал прозу. – Он грустно улыбнулся. – А сейчас жалею об этом.
– Почему?
– У нас было бы больше тем для разговора.
– Я могу рассказывать о своих любимых поэтах, – девушка смело посмотрела Орку в глаза. – Их так много, что мы можем говорить вечно.
– Вы верите в вечность?
– А вы?
– Только вместе с вами.
Беатрис помолчала, переведя взгляд на накрывшую ее руку кисть Орка – грубую и твердую, похожую на руку дровосека, – после чего тихо сказала:
– Вы были здесь вчера.
Твердая ладонь не дрогнула, а чуть сильнее надавила на руку девушки. Как будто Орк испугался, что Беатрис собирается бежать.
– Я сидел у дверей кафе, но не подошел.
– Почему?
– Вчера мне было достаточно любоваться вами.
– А сегодня?
– Захотел узнать ваше имя.
– Почему?
– Потому что, открыв утром глаза, я вспомнил вас, – ответил мужчина, и Беатрис показалось, что его рука стала теплее. – А в следующий миг испугался, что вчера вы оказались в кафе случайно. Что вы приехали из Лиона или Тулузы, полюбовались на собор, а сегодня отправились на поиски иных достопримечательностей.
– Я не похожа на парижанку?
– Вы настоящая парижанка, Беатрис, но я говорю о своем страхе, а страх иррационален. Я испугался никогда не увидеть вас, примчался к открытию и стал ждать. Как робкий студент, познавший первую любовь. Вы разожгли во мне забытые чувства, Беатрис, и я вдруг понял, что они могут сделать меня счастливым.
Это было так необычно и так по-парижски: влюбленность с первого взгляда, томление и признание. Красиво, словно из книги. Или так, словно кто-то захотел прожить свою жизнь, как книгу.
– Не ожидала такой искренности, – пробормотала Беатрис, не зная, что сказать.
На душе – полное смятение, все кажется сном, главой из книги, романтическим сонетом, но мужчина напротив – вот он, живой, настоящий. И настолько сильный, что взглядом освободил соседний столик.
– Я никогда не стану вам лгать, – мягко произнес Орк.
– Ваши слова похожи на признание, – выдавила из себя девушка.
– Уверен, вы слышали их немало.
– Но впервые от незнакомца.
– Вы знаете мое имя.
– И только.
– Что нужно еще?
– Чем я вас привлекла?
– Вы красивы. Романтичны. Когда вы задумываетесь, то начинаете хмуриться. Вы знаете эту книгу наизусть, но продолжаете носить с собой – вам приятно к ней прикасаться, перелистывать страницы, видеть знакомые строки напечатанными… А мне нравится смотреть на вас.
– Мне кажется, вы сошли со страниц старого романа, – рискнула признаться девушка.
– Пусть так, – согласился Орк. – Неужели вы смущены?
– Немного непривычно, – не стала скрывать Беатрис. – И вы по-прежнему незнакомец.
– Это легко исправить.
– И вы торопитесь.
А вот на этот раз Орк замолчал надолго. И в его глазах появилась грусть.
– Я не ошиблась? – едва слышно спросила Беатрис. Не зная, какой ответ ей по душе.
– Вы действительно проницательны, – в тон девушке сказал Орк.
– Вы дважды посмотрели на часы.
– Я должен покинуть Париж.
– Уезжаете навсегда?
И только сейчас Беатрис поняла, что ее ладонь все еще накрыта рукой мужчины, что она чувствует его тепло, а сейчас, после вопроса – легкую дрожь.
– Мне было нужно уехать навсегда, – медленно ответил Орк, глядя девушке в глаза. – Но теперь я принял твердое решение вернуться.
A2 archive ground control[10]
Женщина была настолько худа и носата, что напоминала клевец, било которого зачем-то украсили smartverre в дешевой пластиковой оправе. Очки сливались с ее вьющимися черными волосами и черными же глазами, маленькими, унылыми, смотрящими безо всякой приветливости.
Смотрящими устало…
Усталость показалась А2 главным словом в описании женщины: очкастый клевец с кудрявыми волосами служил олицетворением усталости. Усталости от всего: от очередного длинного дня, ничем не отличного от вереницы тех, что уже случились, и тех, которые остались; от гомонящих посетителей – сколько тысяч их сидело в этом зале и сколько еще придет; усталости от шума окружающей жизни и от самой жизни, в которой ничего не происходит и ничего не радует. И даже яркие краски, изредка раскрашивающие повседневность, оказывались карнавальной мишурой, счастьем если не фальшивым, то недолгим и не имеющим смысла.
