Начинали заниматься как бешеные и годам к пятнадцати окончательно понимали, что уже не мыслят своей жизни без музыки.
Как наркоманы, которые научились синтезировать наркотик прямо в собственном теле.
Вдохновение
Впервые это произошло, когда я училась в институте. На втором курсе. Мне недавно исполнилось восемнадцать лет. Стояла холодная, звенящая в предвкушении близких морозов осень. Лекции закончились поздно, часов в восемь, все ушли. Я осталась в опустевшей аудитории. Села за рояль. Поиграла этюды. Казенные лампы дневного света так отчаянно жужжали, что я решила их выключить. Сразу стало хорошо и уютно. В большое окно заглянул старый тополь, ярко вспыхнула луна. Клавиши рояля тоже засветились в ответ.
Я прижалась лбом к стеклу. Небо было усеяно звездами, но они казались такими далекими и такими крохотными, как будто уходили от меня вслед за летом. Мое сердце вдруг сильно забилось, словно пытаясь что-то сказать. Я стала шептать о том, что все наши горячие мольбы разбиваются о выстуженные холодной осенью стены, что озябшие руки ищут и не находят живого тепла. Я вернулась к роялю и вдруг слова сами собой стали складываться в рифму, строчки обрели мелодию, пальцы почувствовали гармонию, и я запела свою первую песню. Я так обалдела от того, что могу выразить то, что чувствую, и это так понятно и не косноязычно! Музыка и слова и голос неразрывно связаны друг с другом и образуют такую форму, в которой мне очень комфортно. Я пела снова и снова, голос звенел от переполнявших меня эмоций, я чувствовала такое счастье, такой восторг, по щекам текли слезы и капали на клавиши. Я приехала домой очень поздно. Мама сказала, что я странная какая-то. Тихая. Я спрятала за спиной трясущиеся руки и пошла в комнату, где уже вовсю дрых младший брат. До утра смотрела в потолок, улыбаясь тому, что произошло. Вы знаете, я решила, что прошла инициацию и теперь принадлежу к другой, высшей касте. Мне больше не нужно просить у кого-либо взаймы слова или музыку, я теперь могу сама поделиться ими со всеми, у кого не хватает слов.
«Вам повезло, вы испытали творческий экстаз», – сказал бы психоаналитик, если бы я решила к нему обратиться. Обычно в этой роли выступает внутренний голос.
– Как долго это продолжалось? Вы на самом деле ощущаете, что принадлежите к высшей касте?
– Да нет, конечно, – ответила бы ему я. – Как я могу к ней принадлежать, когда есть Моцарт, Чайковский, Бах и Шопен.
Возможно, тогда я интуитивно нашла этот потайной ход, ведущий в подсознание, но открыть дверцу до конца мне так и не удалось. Только чуть-чуть приоткрыть. Но я почувствовала там такой свежий воздух, такой чудесный аромат, вдохнув который я испытала вдохновение! Вот видите, тавтология получилась – вдохнул вдохновение!
– Но все-таки, что по поводу высшей касты? – психоаналитик вряд ли бы выпустил такую добычу.
– Что вы! Это была эйфория, но она быстро прошла, стоило опять взять в руки томик Ахматовой или послушать Фредди Меркьюри. Разницу я сразу почувствовала. Но было очевидно одно. Мне разрешили постоять в прихожей. Иногда даже попить чаю на кухне. И учиться, пробовать свой голос и собираться с силой. Вы не дадите мне воды? Спасибо! Знаете, совсем недавно в одном из ящиков письменного стола мне попалась на глаза старая записная книжка. Там оказался текст той самой, моей первой песни.
– И как? Это действительно было хорошо?
– Нет. Не то чтобы это было душераздирающе плохо, нет, не плохо совсем, но и не так душераздирающе хорошо, как казалось тогда. Это была попытка обретения собственного голоса, только и всего.
– Давайте вернемся к вдохновению, вам удалось еще хоть раз пережить подобное чувство?
– Да, конечно! Только я поначалу не понимала, откуда оно берется. Поэтому следующий опыт случился лет через пять.
– Ого! И вы что, в течение пяти лет больше не пробовали свой голос и ничего не писали?
– Ничего, к сожалению. Дверца захлопнулась. Я настолько увлеклась реальной жизнью, что не было нужды и желания ничего больше придумывать. Свобода, студенчество, мальчики, моя власть над ними, познание своего тела, господи, я с гитарой, экзамены, термобигуди, работа, на которую я устроилась на третьем курсе, первые деньги. Новые люди, отношения между ними, свое место среди них, пьянки-гулянки, дружба, предательство, непрекращающаяся влюбленность в разные объекты – я пила жизнь взахлеб, как алкоголик огуречный рассол.
– И что же произошло, что вы опять начали писать?
– Я вышла замуж.
– Не думал, что замужество стимулирует творческий процесс.
Не совсем так. В какой-то момент жизнь стала на определенные рельсы. И я испугалась, что больше ничего не произойдет – я буду работать учителем пения в школе, куда попала по распределению, мой муж – в химической лаборатории университета, потом он напишет диссертацию, мы каждый день будем ездить на электричке на работу и с работы, летом – в Гурзуф. И все, так до старости своей. Больше ничего не произойдет.
Я заглянула в бездну обыденности и ужаснулась.
Единственным выходом оказалось бегство от реальности в другой, выдуманный мир, где нет ранних электричек, прачечной, стояния в очередях за продуктами, грязной посуды и ненавистной школы.
Я почувствовала себя выше всего этого, впала в мистицизм и стала искать забвение в мрачной красоте смерти.
«Поцелуй меня, ангел смерти!
Поцелуй меня нежно-нежно.
Чтобы боль моя на рассвете
Стала облаком белоснежным.
На губах твоих привкус крови,
Привкус ветра и морской пены.
Подойди ж скорей к изголовью,
Поцелуй меня, мой бесценный», —
печатала я на портативной немецкой машинке моего мужа, сидя на крохотной кухне однокомнатной хрущевки, где мы тогда жили. В военном городке, на станции с чудесным белорусским названием «Мачулищи».