Знакомое чувство очередного поражения подбиралось все ближе, и Александра торопливо спросила мать:
– Как ты оказалась в Нью-Йорке?
Газета со злосчастной статьей вышла только утром, так что не могла служить достаточным поводом или оставляла слишком мало свободного времени, чтобы собраться и вылететь из Нового Орлеана в Нью-Йорк. Поездка эта была заранее запланированной.
Мать недовольно шмыгнула носом и, развернувшись к Димитрию, обратила на него взгляд своих трогательных, молящих глаз.
– Я проделала этот долгий путь с юга на север, чтобы образумить свою дочь, чтобы восстановить былые дружеские отношения и примириться накануне Рождества. Такие праздники семья должна встречать вместе, не правда ли? Но в своем теперешнем незавидном положении она стала еще более упрямой. Теперь она упорно отказывается выйти за вас замуж. Неудивительно, что от бесконечных тревог я все время болею. Она сведет меня в могилу.
– Не могу с вами согласиться. Появление на свет ребенка не может представляться огорчительным обстоятельством, – ответил Димитрий леденящим кровь голосом. – Я равным образом не понимаю, почему работа Александры манекенщицей под вымышленным именем стала для вас такой трагедией. Из того, что мне известно, я смело могу сделать логический вывод, что эта профессия хорошо поддерживала вас и вашу младшую дочь материально. И в течение многих лет.
Однако Сесилию трудно было смутить.
– Но она не только дефилировала по подиуму. Не так ли? Она успешно совмещала профессию манекенщицы с ролью вашей любовницы, дорогой игрушки в руках греческого олигарха, – почти процитировала Сесилия строчку из прочитанной утром статьи. – И вот вам результат. Она беременна вашим ребенком. Люди по фамилии Дюпре никогда не позволяли скандальным историям порочить их гордое имя. Что подумают монашки, воспитывавшие мою дочь в строгости, давшие ей достойное образование!
– Монашки? – не без удивления переспросил Димитрий.
– Школа-интернат при монастыре, я же тебе говорила, помнишь? – прошептала Александра.
– А… эти монашки.
Нескончаемые и несправедливые упреки матери все больше ожесточали Александру.
– Димитрий абсолютно прав, называя вещи своими именами. Доходы от этого бизнеса позволили оплатить обучение Мэделейн и пополнили твой гардероб изысканными нарядами от лучших кутюрье. Если бы не было вымышленной Ксандры Фочен, как бы мы все жили? Не думаю, что ты пошла бы работать.
Сесилия часто и тяжело задышала.
Кто-то постучал в дверь. В номер доставили завтрак, и Димитрий настоял, чтобы Александра принялась за еду. Сесилия попивала чаек с видом великомученицы.
Когда завтрак подошел к концу, Димитрий снова занял место рядом с Александрой, обняв ее за талию.
– Позвольте мне пролить свет на некоторые оставшиеся для вас тайной вопросы. Первое: я намереваюсь жениться на вашей дочери. И второе: свадьба не будет скромным, сокрытым от глаз общественности мероприятием, а станет торжеством, достойным очаровательной невесты представителя древнейшего греческого клана Петронидисов.
Не обращая внимания на яростные вздохи Александры и ее матери, Димитрий поднялся с места.
– Очень рад, что вы нашли время навестить нас в Нью-Йорке, – спокойно произнес он, беря Сесилию под руку, медленно поднимая со стула и вежливо выпроваживая ее. – Вы, безусловно, понимаете, сколько дел у нас с Александрой перед предстоящей свадьбой. Может, встретимся сегодня вечером за ужином или завтра, если вам будет угодно. Обсудим все самым подробным образом.
Речь его лилась стремительным ручейком, словно он заручился поддержкой обеих женщин, пока он выпроваживал из номера удовлетворенную мать будущей супруги.
Димитрий вызвал свою персональную машину и оставался с Сесилией в холле гостиницы, пока машина не подъехала к парадному входу. Затем с облегчением вошел в пустую кабину лифта и быстро нажал кнопку нужного этажа.
Будут ли преследовать Александру угрызения совести, если к алтарю она направится с заметно увеличившимся животом? Он постарался вспомнить все, что она рассказывала ему о своем прошлом. Воспитывалась она, по сути, в монастыре. Возможно, устроенное на широкую ногу торжество и смутит ее.
Но сейчас ее больше всего огорчала статья, появившаяся утром в газете. Нервничать ей было противопоказано, и он терзался мыслью, что не смог уберечь ее от скандала. Он заметил суетливого папарацци, мелькавшего на выходе из ресторана, где они тогда ужинали. Но ничего не предпринял, не послал своих охранников с приказом конфисковать пленку. По прошлому опыту ему было известно, что подобные действия не всегда приводят к успеху.
Ей надо выйти за него замуж. Ради себя. Ради ребенка.
Ради Димитрия, потому что она ему нужна.
И, наконец, ради исполнения обещания, данного им деду. Второго обещания, когда первое было уже аннулировано ввиду невозможности его выполнения.
Он думал, что уговорить ее не будет трудно, стоит только разыскать. До своего отъезда из Парижа она сама рвалась в брачные узы. И вот теперь замужество представлялось ей кошмаром. Его вина.
Он не сомневался, что она сохранит малыша. Даже когда через неделю после ее отъезда снова перешагнул порог их парижской квартиры и увидел на полу гостиной своеобразное послание от бывшей возлюбленной.
Она демонстративно отказалась от всего, что когда-либо было приобретено Димитрием, включая изысканное нижнее белье. Пальцы его сжались в кулаки от воспоминаний об аккуратно сложенных шелковых и кружевных аксессуарах. Ему хватило одного взгляда, чтобы заметить лежащий сверху тест на беременность. От злости и досады он колотил кулаками о стены. Он не мог понять, как это все произошло, но в правоте слов Александры больше не сомневался.
Этим же вечером он созвонился с детективным агентством, но было поздно. Ее след потерялся.
Три мучительных, долгих месяца он провел в составлении всевозможных сценариев, по которым могла бы пойти его дальнейшая жизнь. Если бы он рассказал деду правду о своей личной жизни, когда тот выдвинул свой жесткий ультиматум! Но он не смог, и последствия были разрушительными. Он готов был на все, чтобы спасти деда. Так он и сделал, но в стремлении спасти одного человека причинил боль и страдания всем остальным.
Если бы он сразу поверил Александре и принял известие о ребенке с радостью, поделившись ею с дедом, все могло бы еще наладиться.
Если бы он только вернулся в их парижскую квартиру днем раньше, ему не пришлось бы лицезреть звенящую пустоту когда-то уютного жилища, столкнуться с картиной погрома и задуматься над состоянием, до которого он своим поведением довел любимую женщину.
Все, казалось, шло кувырком. Он видел, какими глазами смотрел на Фебу его родной брат, полагая, что никто этого не замечает. От Димитрия не ускользнуло и то, что в обществе Спироса Феба смеялась и светилась от счастья, а с ним ежилась от страха. Но мучительнее всего было вспоминать лицо Александры. А образ ее в тот роковой момент, когда Димитрий отверг ее, неотступно преследовал его повсюду.
