Книга Гортензия - Жак Экспер

Меньше чем через год после исчезновения моей дочери Изабелла уехала из Парижа, уволившись из яслей девятого округа. Теперь она живет в провинции, далеко от меня, став настоящей пленницей больного мужа, поэтому мы больше не видимся. Но регулярно перезваниваемся. С течением времени мы все реже и реже говорили о похищении, да и какой в этом был толк?

Когда я решила перевернуть эту страницу жизни и отказалась от поисков, Изабелла сразу поняла, что больше не стоило затрагивать больную тему. Уже за одно это я была ей благодарна.

Я обрубила все связи с теми, кто пытался мне помогать. Пресловутый комитет поддержки давно канул в Лету, тогда он именовался довольно странно: «Никогда не забудем Гортензию». Изабелла считала это название высокопарным и нелепым.

Отныне я держусь на расстоянии от родственников. В былые времена родители и братья из кожи вон лезли, чтобы меня поддержать. Моя битва за дочь была их битвой.

Но теперь эта отстраненность, размежевание по моей инициативе, похоже, всех устраивает. Мама и брат Пьер умерли. Отец – в бретонской деревушке, в доме престарелых, где я ни разу его не навестила. Что толку ворошить прошлое? Его жизнь сошла на нет после пропажи Гортензии и смерти мамы. Два других брата живут далеко от Парижа, как и Изабелла. Раньше мы обязательно собирались всей семьей хотя бы раз в год, обычно на Пасху. Но я уже давно к ним не присоединяюсь. Во время семейных сборищ у меня всегда было впечатление, что я портила им праздник. Прежде всего я была живым напоминанием о Гортензии. Да и легко ли им было видеть, в кого я превратилась с годами – в женщину без возраста, еще более невзрачную, чем прежде. Нет, я только омрачила бы их радость от встречи. Никто бы не затрагивал опасной темы, и недосказанное витало бы между нами зловещим облаком.

На последнем семейном торжестве, в котором я принимала участие, отец не удержался от горестных слов:

– Меня скоро не станет, я так и умру, не узнав, что стало с малышкой, жива ли она…

В тот день я поняла, что все они думали об одном, не осмеливаясь заговорить в моем присутствии: Сильвен не просто исчез вместе с дочерью, он ее убил.

После этого страшного вывода без поддержки Изабеллы я просто бы не выжила.

– Потеряв жену, твой отец стал тенью самого себя, прости ему, – неизменно повторяла она в редкие мгновения, когда мы о нем говорили. – Скоро его страданиям придет конец, и он наверняка попадет в рай, которого достоин!

Она всегда умела находить нужные слова, придававшие мне силы.

Больше я не поддерживала отношений и с судьями, кажется, по моему делу их сменилось пятеро. Недоумки. Может, и грубо сказано, но именно их действия больше всего тормозили следствие.

Разве мое нетерпение не было оправданным? Так же как мои возмущение и гнев, направленные на судей, полицейских, адвокатов и весь мир?.. Как много их было, тех, кто занимался моим делом, а где результат? Не стану перечислять имена, кому надо – поймет.

Сколько времени тратилось в пустой болтовне, затверженных формулировках и безответственных заявлениях… За исключением комиссара Дюпуи, всех их отличали в начале следствия некомпетентность, а позднее – безразличие. Взять хотя бы следственного судью Габорьо, на нее первую было возложено дело, и я была вынуждена терпеть ее почти целый год. Каждый знает, что для подобных преступлений важно сделать верный ход в самом начале, с первых дней расследования. Ее уверенность, которой она не скрывала даже в моем присутствии, что стоило («к несчастью») искать трупы, а не мужчину в бегах, заставила нас потерять драгоценные часы; именно бездействие Габорьо и расслабило следственную группу.

Изабелла пришла в ярость, когда я пересказала ей эту сцену.

– «Трупы»? Да как она смеет говорить при тебе о трупах? Что за дерьмо эта твоя Габорьо!

Через несколько дней после этого случая Габорьо просто вынудила меня подать прошение о ее отстранении, что и произошло после долгих месяцев нашей ежедневной грызни. Сменил ее некий Дозье, молодой и ограниченный карьерист, для которого это было первым серьезным делом. Дозье тупо следовал по пути старшего товарища, доверившись ее опыту и возрасту, а еще больше – обширным связям. Я уверена, она постоянно инструктировала эту марионетку, так что из-за их совместной ошибки следствие топталось на месте годами.

Когда я вновь обрету свою дочь, все они за это ответят.

Я все время поддерживаю пламя своего гнева: никто и ничто не будут забыты.

Нет, я никогда не верила – разве что допуская в качестве одной из версий – ни в смерть Гортензии, ни в смерть обоих, и подруга разделяла мое мнение.

И вот теперь, когда мы получили такое блестящее подтверждение нашей правоты, мне не терпелось поскорее позвонить Изабелле, для чего я даже, представьте, поднялась к себе на лифте!

Войдя, я сначала провела пальцем по личику Гортензии на фотографии, висевшей в рамке на стене с левой стороны. Она висит на прежнем месте, я храню ее вот уже двадцать два года в неизменном виде, с разбитым стеклом, тем самым, что оставило на моей ноге неизгладимые шрамы.

Потом я схватилась за телефон, номер мобильного Изабеллы я знала наизусть. После первого же сигнала она ответила.

– А я ждала твоего звонка, дорогая! – первое, что она произнесла, не дав мне раскрыть рта.

– Не разбудила?

– Ты и правда думаешь, что я могла уснуть? Не глупи, я с нетерпением ждала, когда ты мне позвонишь. Ну, давай выкладывай, я очень надеюсь, что ты не наделала глупостей.

Я постаралась сразу ее успокоить: конечно же, я в точности следовала ее советам, ведь мы вместе все обдумали. Оставалась в укромном уголке и не пыталась ускорить ход событий.

– Хотя мне и было нелегко, сама понимаешь! Гортензия была так близко от меня. Это все походило на…

– Сон… – продолжила она с нежностью.

– Именно, а между тем все было реальным.

Долго сдерживаемые эмоции захлестывали меня, голос срывался.

– Поплачь, дорогая, дай себе волю.

Она слушала мои бессловесные рыдания, пока слезы наконец не иссякли.

– Расскажи мне о ней, – услышала я вновь ее приветливый голос.

И я начала описывать ей вечер в мельчайших деталях. Говорила о дочери – прелестной, изящной, оживленной, с ее чудесной улыбкой. Рассказывала обо всем, что Гортензия делала вплоть до того момента, как она уехала с мужчиной, который ждал ее возле ресторана, и о своей уверенности, что в тот момент она мне улыбнулась.

Я была неиссякаема, мое счастье выплескивалось наружу, и мне показалось, будто Изабелла тоже плакала. За двадцать два года она ни разу не усомнилась в том, что моя дочь найдется, вот почему я так ее любила.

Было уже очень поздно, но я не чувствовала усталости. Я могла бы продолжать разговор часами, однако Изабелла первая предложила закончить.