Марат Галиулин был старше и больше своих однокурсников и смотрел на них с доброй снисходительностью, как на детей малых. Он постоянно брал академический отпуск, приносил в деканат справку из психдиспансера, где состоял на учете. У него была то ли шизофрения, то ли маниакально-депрессивный психоз. Выглядел он, впрочем, совершенно нормальным, только немного неадекватным и иногда заторможенным. В таких случаях он говорил: «Я под западногерманским», – и крутил пальцем у виска, мол, не приставайте ко мне, ничего не знаю. Семья Марата жила в большой пятикомнатной квартире в Доме на набережной, которую его отец получил как московский корреспондент уфимской газеты «Башкирская правда». Старший брат Марата был дипломатом, другой брат работал на кафедре коллоидной химии на химфаке. Еще у Марата была сестра, которую он мечтал выдать замуж за Севу. Для этой цели он устроил знакомство и смотрины. Увидев сестру, настоящего крокодила, а на крокодилов Сева предпочитал смотреть в зоопарке, а не в своей постели, Сева сказал Марату, что жениться ему пока рано. Сначала он должен закончить учебу и найти работу, чтобы обеспечить семье достойную жизнь. Марат не обиделся, а потом и забыл об этой истории.
Марат постоянно искал «клиентов» для игры в преферанс. Как-то раз он вызвонил Севу к одному перспективному, по его мнению, полотеру.
– У него много денег, точно говорю тебе. Полотеры хорошо зарабатывают, – сказал Марат Севе, когда они встретились у метро и шли по направлению к блочному дому, в котором жил полотер-преферансист.
Сева точно не знал, насколько богат полотер, но помнил, как во времена былого благоденствия, когда был еще жив отец, к ним раз в месяц приходил полотер и натирал их дубовый паркет до зеркального блеска.
Полотер играть не умел и быстро начал проигрывать. Он злился и продолжал игру, проигрывая все больше. В доме у него было хоть шаром покати, он даже чаю гостям не предложил. Но Марат принес с собой бутылку портвейна и водки, а у Севы имелась сигара. Сигары он до этого никогда не курил, поэтому затягивался, как обычно, пока не упал со стула без сознания. Когда пришел в себя, он увидел, что Маратик к этому времени тоже падал со стула от всего выпитого. Ночь закончилась, рассвело, наступило утро, солнце подошло к зениту, они продолжали играть. Куранты по радио пробили двенадцать раз.
– Последнюю партию, и все, – говорил, проигрывая в очередной раз, полотер. Но он снова проигрывал и играл следующую партию.
– Все, больше играть не буду. Я устал. Мы уходим. Пора расплачиваться. – Сева поднялся из-за стола.
– А у меня денег нет, – сказал полотер и посмотрел воровато в угол комнаты.
– Как это ты сел играть, если у тебя денег нет? Такого быть не может, – ответил Сева.
– Нет у меня денег. И потом, что это мы уже закончили? Время всего двенадцать.
– Ты что, совсем спятил? Мы начали в шесть вечера, играли целый вечер, всю ночь и все утро. Куда дальше? Хватит.
– Нет, я расплачиваться не буду. – Полотер хоть и не смотрел им в глаза, но уперся на своем.
– Не будешь, и черт с тобой, – вступил в разговор Марат. – Давай, Бяша, бери телевизор.
Они подошли и взялись за большой телевизор, стоявший на почетном месте в гостиной.
– Что вы делаете? – в ужасе закричал полотер.
– Выносим мебель, – лаконично ответил Марат.
– Поставьте на место, я отдам деньги.
– Нет, не поставим, пока не принесешь и не покажешь деньги, – все это время Марат с Севой держали телевизор в руках.
Полотер принес деньги, отсчитал выигрыш, рублей тридцать, и положил Севе в карман. Тогда они вернули телевизор на тумбочку, вежливо поблагодарили полотера и ушли.
Сева с Маратиком поехали на Клязьму, всего на один день, к вечеру они должны были вернуться. Вернулся Сева через два дня и без гроша в кармане. За два дня игры они выиграли пять рублей, которые тут же с Маратиком и пропили. Его лепетания, что клиент был очень выгодный, что шла карта, что вечер незаметно перешел в ночь, а ночь в утро следующего дня, не помогли. Женя злилась, что он испортил ей праздники, он не желал выслушивать обвинения и упреки, они поругались, и Сева, схватив пару своих рубашек, убежал к матери. Потом были звонки, встречи, как первые свидания, извинения со слезами на глазах и клятвы в вечной любви. Опять «побежим туда», «посмотрим это», кино, рестораны и страстный примирительный секс. Женю каждый раз поражала готовность Севы отдать всего себя. Ей казалось, что он растворяется в ней, что в желании поделиться с ней высшим удовольствием он забывает себя и думает только о ней.
– Я тебе рассказывал, как умер отец? – спросил Сева.
Они лежали на своей узкой кушетке, родителей дома не было. Соседка Ксения Ивановна, пару раз сунувшаяся было к ним в комнату, с тех пор, как они отпраздновали свадьбу, больше не заходила. Сева теперь был муж и в шкаф не прятался.
– Пришел папа с работы, я, как ни странно, был дома. Он сразу сказал, что очень плохо себя чувствует. Я помог ему снять плащ. Не так холодно было в Москве 15 октября. А за два дня до этого я ходил с Антоном на футбол СССР – Италия, и мы были в рубашках с коротким рукавом. Почему я это запомнил? Потому что, когда я пришел домой, мама мне устроила из-за этого жуткий скандал. «Ведь ты мог заболеть», – кричала она, и папа нас практически разнимал. Они тогда сильно поругались: он ей говорил оставить меня в покое и дать жить, она кричала, что он не заботится обо мне и потакает моим суицидальным наклонностям. В общем, они были в ссоре и не разговаривали, вполне обычная ситуация в нашей семье. Папа сразу лег, как был, в костюме и галстуке, даже ботинки не снял. Сказал: «Вызови мне срочно «Скорую помощь», – и сразу потерял сознание. Мы с матерью бросились звонить. «Скорая» все не ехала, и минут через десять мать послала меня на улицу их встречать. «Может быть, они не в тот подъезд пошли и заблудились». Я вышел, еще минут десять ждал. А когда они приехали и мы поднялись в квартиру, папа уже умер. «Скорая» делала массаж сердца, но ничего не помогло. В сознание он так и не пришел, и с матерью попрощаться не успел. Тело отца увезли, мы остались одни, мать сидела на полу, по-звериному выла и рвала на себе волосы, по-настоящему, клочьями выдирала из себя. Было одновременно жалко ее и жутко. Я знал, что надо подойти, обнять ее, успокоить, – и не мог. Я все думал о том, как папа умер, когда меня не было, пока я ждал эту дурацкую «Скорую» внизу.
Женя разрыдалась. Сева, увидев ее слезы, встал перед ней на колени.
– Я, когда полюбил тебя, сразу знал, что это не потому, что ты красивая или умная и талантливая, а потому, что у тебя необыкновенное сердце. Я тебя потому люблю, что ты вот так можешь понять меня и принять мою боль как свою.
Женя вытерла свои и Севины слезы. Сева легко плакал и никогда не стыдился своих слез. «Севка такой чувствительный», – говорила в таких случаях Софа.
Сева поднялся и сделал круг по комнате.
– В общем, что я хочу сказать. Давай договоримся, что бы ни случилось, как бы мы ни ругались, но ночью перед сном мы должны помириться.
